Этика-2021: Екатерина Шульман о том, как мы будем теперь жить и думать

Новая этика — понятие с пока неопределившимся содержанием, и для дискуссий о моральных нормах и их изменениях скорее потенциально вредное, чем полезное. В лучшем случае термин с элементами «новое» или «пост» сообщает нам только то, что мы не знаем, как описать называемое явление, и определяем его через то, чем оно не является. Определение лягушки как «нового головастика» или «постикринки» полезно признанием факта, что головастик изменился до такой степени, что прежнее имя ему не подходит. Но мало говорит о том, во что он трансформировался.

#1. Во-первых, термин «новая этика» предполагает существование какой-то общей для всего социума «этики», придавая одновременно статичность формирующемуся и универсальность фрагментарному. У разных социальных групп разный набор поведенческих норм и представлений о приемлемом, достойном, запретном, постыдном. Эти представления находятся в сложных отношениях друг с другом, являясь источником многих социальных конфликтов (что не всегда дурно). Растущая социальная «смешанность» и всеобщая видимость конфликты умножают, но, как показывает опыт, не делают их более кровавыми и социально убыточными. В эпоху религиозных войн, погромов, идеологического террора и убийств чести — а это примерно вся история человечества — столкновения разных этик были организованы немного иначе. Сетуя на жестокость cancel culture и ужасы сетевой «травли», полезно помнить: подобно тому, как массовый спорт — это замена массовой войны, а не подготовка к ней, ругань в Twitter — суррогат погрома, а не его прелюдия.

#2. Вторая проблема с этим формирующимся термином — приобретаемая им на наших глазах оценочность. Похожую эволюцию пережило слово «политкорректность», теперь употребляемое уже почти исключительно теми, кто хочет эту самую политкорректность осудить. Пейоративность плоха не тем, что осуждать что бы то ни было нехорошо, а тем, что термин начинает заменять высказывание. Употребление того или иного слова маркирует позицию употребляющего, после чего дискуссию можно закрывать — все уже высказались, как в анекдоте про палату анекдотчиков.

Отрицая существование некоей «новой этики» и дискурсивную полезность этого словосочетания, постараемся перечислить те этические трансформации, свидетелями которых мы являемся.

\*
Жить как все, не выделяться.

†
Когда все общаются со всеми, и когда все видят всё.

‡
Убийство родственника за то, что он навлек на семью бесчестие (ААААА!).

§
Сегодня ты есть, а завтра тебя даже в конкурсах в инсте не тегают.

¶
Выражать отрицательную оценку. (Токсик!)

Почему вообще меняются моральные нормы?

Сфера нравственного эволюционирует как часть социального пространства. Вслед за экономическими, демографическими, информационными переходами следует и подстройка как поведенческих норм, так и представлений о том, как следует оценивать поступки — свои и других людей. А именно, «что можно делать, что следует думать, какой надо казаться» — по формулировке маркизы де Мертей из «Опасных связей». «Получив вполне ясное представление об этих трех предметах, я поняла, что лишь третий представляет некоторые трудности», — продолжает она. Наши современники, находясь в условиях перманентной и принудительной публичности, сталкиваются с той же самой проблемой.

Как ни странно, сознание — самая гибкая часть нашего существа — чаще всего не поспевает за изменением куда более тяжеловесных социальных и экономических конструктов. Иными словами, люди уже живут иначе, чем еще говорят и мыслят. Поведенческие практики обгоняют представления о них. Сами представления или не успевают сформироваться, или несут на себе отпечаток этической нормы предыдущей формации.

Сразу скажем, что трансформация нравственной нормы — дело болезненное, и в мире новых правил не бывает комфортно никому из тех, кто сформировался в правилах старых. Дополнительная засада для постсоветского человека заключается в том, что ряд формирующихся социальных институтов и практик он опознает как «советские» и испытывает к ним привычное отвращение. Когда мы говорим о случаях сексуальных домогательств в школах или вузах или о флешмобе «Я не боюсь сказать», то часто слышим слова «донос» и «травля», «комсомольское собрание» и «партком».

\*
Роман Шодерло де Лакло (1782 год).

†
То, чего физически нет, но люди договорились, что это есть.

Чем эти новые институты отличаются от советских?

Советская принудительная коллективность была результатом последовательного разрушения прошлых институтов общностей (традиционной ненуклеарной семьи, сельской, соседской, церковной общин) и создания атомизированного человека, который должен был оставаться один перед лицом репрессивного государственного аппарата. Всеведущего, всемогущего и обладающего монополией на оценку, кару и награду, а также монополией на публичное высказывание и саму публичность.

Новая социальность исключает монополию: никакой человек, организация или медиа больше не единственный работодатель, не единственный духовный авторитет, не единственный источник истинного знания, не централизованно сертифицированный святой. И, что чуть менее комфортно осознавать, не единственный, кто имеет возможность стыдить, отрицать, осуждать, игнорировать. Монополии разрушаются, иерархии уплощаются. Это становится дополнительным источником страданий как для тех, кто в прежних иерархиях занимал социально престижную позицию и извлекал из них разнообразные выгоды, так и для тех, кто привык на них ориентироваться.

Новые институты являются в значительной степени добровольными. Когда мы называем публичное осуждение травлей, следует помнить: травля возможна в тех пространствах, откуда жертва не может сбежать. Точно так же донос — апелляция к тому органу, который может наказать. В новых условиях у людей больше выбора: каждый может найти свою среду. Темная сторона цветущего социального разнообразия — инкапсуляция: каждый интернет-пользователь закрывается в своем информационном пузыре, образующем любовно кастомизированную вселенную.

Важно понимать, что эпохи трансформаций характерны тем, что у одного человека и социальной группы в один момент сосуществуют и старые нормы, и новые. Кроме того, эти времена полны ностальгии: означенный дискомфорт викторианцы, например, смягчали культом мифологизированного Средневековья, неоготической архитектурой, искусством прерафаэлитов и историческими романами. Это был не совсем безобидный эскапизм. На дрожжах этого романтического национализма, бремени белых, культа юности и героических самопожертвований вырос не только Дж. Р. Р. Толкин, но и идеология Первой мировой войны и последующих прогрессистских политических проектов с массовыми жертвами во имя чистого, справедливого и светлого будущего.

Полезно помнить, что разрушительным часто бывает не само общественное движение, а реакция на него. Послезавтрашние победители — это позавчерашние проигравшие, и наоборот.

\*
Социальные связи для слабаков!

†
Сделанная по проекту, для кого-то конкретного.

‡
Побег от реальности.

Распечатать, вырезать и положить в карман на случай внезапного экзамена жизни.

Непростой материал под заголовком «Билет 21. Трансформация этических норм» вошел в зимний номер Flacon Magazine. Если вы его прочли, но ничего не поняли, для вас Екатерина подготовила короткую выжимку, шпаргалку, которая поможет упорядочить в голове происходящие в современном обществе процессы и понять, куда катится этот мир.