«Женское обрезание нужно остановить»: история Нины Церетиловой

Я живу в Махачкале. Здесь у меня небольшой бизнес — два магазина женского нижнего белья. Я воспитываю троих детей, которых вернула себе после развода и сложного судебного процесса. И я открыто говорю о том, что пережила процедуру обрезания, будучи ребенком.

Я родилась в Тверской области. Моя мама — русская, а отец — грузинский аварец, мусульманин. Большую часть жизни я носила хиджаб, сняла его только пять лет назад. Примерно в десять месяцев родители передали меня на воспитание бабушке Нине с маминой стороны. До шести лет я жила абсолютно счастливой детской жизнью — мы были Нина большая и Нина маленькая. За эти годы родители практически не приезжали, я считала бабушку мамой.

Когда мне пошел седьмой год, родители решили забрать меня к себе. Мама тогда была беременна третьим ребенком — моим младшим братом. Расставание с любимой бабушкой стало для меня сильным потрясением. Из атмосферы любви, добра и тепла я попала в родительскую семью, где рукоприкладство было обычным делом. Моя мама вышла замуж в 16 лет, и в семье все контролировал отец, а методы воспитания у него были жестокие. Но с родителями я прожила недолго.

«Я была в полном ужасе»

Мне было где-то шесть лет, когда меня отправили уже к аварской бабушке — матери отца, в село Тиви в Грузии. Там мне по настоянию отца и сделали обрезание. Мне было около восьми лет. В тот день бабушка и моя родная тетка сказали, что сейчас мы куда-то пойдем.

Женское обрезание бывает трех типов. Первый — удаление клиторального капюшона или клитора. Второй — удаление и клитора, и половых губ. Третий — инфибуляция. Женщине удаляют все наружные половые органы, а рану зашивают. Мой случай — первый тип. Все происходило в полевых условиях и полной антисанитарии. Естественно, никаких обезболивающих. Помню очень старую женщину и большие ржавые ножницы. Я не понимала, что происходит, хотя была в полном ужасе от того, что посторонний человек вторгается туда, куда никому нельзя. Потом во время мочеиспускания я еще долгое время чувствовала боль и дискомфорт.

Наверное, мне повезло, что близорукая старуха, которая делала обрезание, не оттяпала мне клитор полностью.

Но она обрезала достаточно для того, чтоб я питала ненависть и отвращение к этому действу и людям, которые считают это «сунной», то есть святым обычаем.

Моя психика защитила меня, и из того дня воспоминаний очень немного. Еще я не помню, в каком возрасте и как я осознала, что мне сделали обрезание. Возможно, мне рассказала об этом мать, возмущенная поступком родни отца.

В отдельных аварских селах обрезание практикуют до сих пор. Цель — подавить чувственность и «подготовить» девочек к роли покладистых кавказских жен. Я, например, всегда слыла бунтарем и, как говорил мой отец, непослушной дочерью. Отец считал, что таким образом меня нужно успокоить. Он хотел видеть меня покорной женщиной, а не эмансипированной.

Когда я стала старше, я много думала о жестокости этих старух. Неужели им не жалко беззащитных девочек? Или они испытывают удовольствие от того, что им тоже уготована участь, много лет назад постигшая их самих?

«Я много лет не могла себя принять»

У этого драматичного эпизода моей жизни были разные последствия. Например, в какой-то степени он усугубил мое неприятие себя и чувство, что со мной что-то не так, и я в этом виновата. Я много лет молчала и думала: «Ну как так, все нормальные, а я нет».

Плюс вместо ощущения родителей как людей, которым можно всецело доверять, у меня совсем другое: даже родителям доверять нельзя.

Сейчас отношения с родителями у меня сложные. С отцом и родственниками по его линии я не общаюсь. Мы совершенно разные люди и принадлежим разным мирам. К маме у меня много вопросов, связанных с моим детством, но я стараюсь не быть категоричной — она выходила замуж ребенком.

Я много работала с психологами, и мне удалось многое принять в отношении того, что со мной сделали. Мои рассуждения такие: например, человек в аварии лишился руки. Можно бесконечно стенать о том, как хорошо было бы жить с рукой, а можно присмотреться к новой реальности и жить в ней. Я не могу сказать, что я закрылась и перестала доверять людям и миру, хотя такое было. Моя жажда жизни и умение видеть во всем плюсы победили.

Изменить обычай

Со своей дочкой я обсуждаю все и, конечно, расскажу ей и о своем обрезании. Думаю, что начну с совместного просмотра фильма «Цветок пустыни». Отчасти его героиня вдохновила меня на то, чтобы рассказать свою историю и не побояться столкнуться с негативом в свой адрес. Это как прыжок с тарзанки — мне было очень страшно, но я справилась и все преодолела.

Но я считаю, что наказание за обрезание должно быть максимально ужесточено. И религиозные деятели, на которых ориентируются приверженцы обрезания, должны начать говорить о недопустимости подобного. Эта практика исчезнет, когда люди перестанут одной ногой стоять в Средневековье.

Я рассказываю о своем опыте, чтобы поддерживать женщин, которые тоже прошли через обрезание. Проблема не в девочках, а в людях, которые это допустили, и в отвратительных обычаях. Чем громче мы говорим, что насилие недопустимо — особенно над детьми, — тем больше людей понимают, что они не одни. Хотя многих беспокоит не то, что существует женское обрезание, а то, что я об этом говорю. Многие рекомендуют мне уехать из Махачкалы.

Я не вписываюсь в закрытую «экосистему» места, в котором живу, потому что позволила себе, имея троих детей, носить короткую стрижку, бить татуировки, проколоть нос и заниматься на пилоне.

Я не знаю, что будет дальше, но сегодня я живу здесь. Я не могу все бросить и бежать, но и не хочу со всем соглашаться. Это было бы неправильно. Если жизнь задает вопросы, нужно искать ответы.

Фото: Юлия Отрощенко