Новая вонь: духи с запахом гнили, спермы и навоза

Аморфофаллус титанический, он же трупный цветок, мощно пахнет тухлой рыбой, нечистотами и гниющим мясом. C помощью запаха растение успешно привлекает опылителей — падальных мух и жуков-мертвоедов. Впрочем, так же охотно на цветочную вонь слетаются люди: всякий раз, когда аморфофаллус зацветает в Нью-Йоркском ботаническом саду, перед теплицей выстраиваются колоссальные очереди. Штатные ботаники боготворят своих вонючек — охотятся за их клубнями на аукционах, дают им имена (в Чикагском ботсаду, например, обитает «титаническая» Элис), всячески выхаживают случайно попавшие в руки экземпляры. Это можно понять: в естественной среде — на острове Суматра в Индонезии, изувеченном грубым сельским хозяйством, — трупные цветки уже почти не встречаются и сегодня в основном живут в питомниках. Но что находят в вонючках обычные люди?

Dolls

Moth and Rabbit

Духи парфюмера Марка Бакстона, посвященные великим «Куклам» Такэси Китано, действительно пахнут куклой. Или, скорее, пупсом — его сладкой резиновой макушкой. Приятно искусственный, очень необычный запах.

Charogne

Etat Libre d’Orange

С французского название аромата переводится как «падаль, тухлятина, мертвечина» — хороший челлендж для парфюмерных консультантов, которым нужно как-то продавать эти духи. Тех, кто купит, ждет испытание похлеще — гнилостные лилии в облаке нафталина.

Ответ на этот вопрос знают психологи. Нашу удивительную тягу к вещам, которые причиняют дискомфорт, они называют «доброкачественным мазохизмом» и объясняют ее потребностью в сильных ощущениях. Последние мы получаем во время болезненного массажа, когда давимся огненным чили в ресторане сычуаньской кухни, за просмотром хоррора в кинотеатре и даже в собственной спальне — занимаясь жестким сексом. В эти моменты, считает исследователь вопроса Пол Розин, профессор психологии в Пенсильванском университете, наш мозг сталкивается с интересным парадоксом. С одной стороны, тело посылает ему четкие сигналы об опасности: жжется, больно, страшно! С другой — все тот же мозг, анализируя ситуацию, понимает, что опасность мнимая и не вызовет серьезных травм. И где-то на стыке этих противоположных друг другу вещей рождается глубокое чувство облегчения, очень приятное. «Щекочущее», как пишет Розин.

Хороший пример доброкачественного мазохизма в действии — наш интерес к «странной» пище и запахам. Взять хотя бы модную сегодня горечь — темный шоколад, рукколу, кейл. «По идее, все вышеперечисленное не должно нам нравиться: способность чувствовать горечь и неприязнь к ней — защитный механизм от токсинов в еде, который появился в ходе эволюции», — говорит Ирина Жегулина, врач-генетик, руководитель центра геномной медицины в EMC. Действительно, младенцы, не успевшие распробовать передовую кухню XXI века и стать «доброкачественными мазохистами», на горькое реагируют мгновенно и строго отрицательно. Похожая история с запахами: именно обоняние подсказывает нам, что не надо есть тухлого бизона или пить болотную воду, и наша способность отличать «плохие» запахи от «хороших» — врожденная (с небольшими поправками на культурные особенности).

1805 Tonnerre

Beaufort London

Еще Гиппократ сформулировал миазматическую теорию болезней, согласно которой именно странные и неприятные запахи — миазмы — вызывали у людей недомогания. Человека, пахнущего «1805» — кровью, солью и чем-то горелым, — не пустил бы на порог ни один просвещенный древний грек.

#602 Here Piggy

CB I Hate Perfume

А вот и старая добрая сперма, впервые парфюмерно увековеченная в Secretions Magnifiques французов Etat Libre d’Orange. Парфюмер Кристофер Брозиус сводит ее характерный сыровато-грибной запах с кожей и латексом — в качестве оммажа Gay Pride 2015 года.

Но что происходит сегодня, в эпоху холодильников и доступной еды, когда главная функция обоняния — не дать нам чем-нибудь отравиться — постепенно становится ненужной? На первый план выходит другая — гедонистическая: теперь мы нюхаем в основном для удовольствия. И временами щекочем себе нервы с помощью всякой экспериментальной вони — дуриана, плесневелых сыров, кимчи и тухлой исландской акулы. В ту же копилку можно отправить копи-лювак — кофе, прошедший весь пищеварительный тракт виверры, вина «с тонкими тонами подлеска» (читай: гнили) и некоторые духи. Особенно духи: так же как в коктейльные карты возвращаются биттеры и горькие дижестивы, а в ресторанные меню — ферментированные продукты, вышибающие слезу своим ароматом, в парфюмерию приходит странное.

Dodo

Zoologist Perfumes

Самый, вероятно, странный аромат «зоологических» канадцев, подаривших нам, на минуточку, фекальнейший Hyrax («Даман») и загробную Bat («Летучую мышь»). Пахнет додо, или маврикийский дронт, самым настоящим курятником — если бы тот построили в тропических джунглях.

No. 6 Brume Radieuse

Thomas Kosmala

«Здесь есть шикарная жижа», — говорит один крестьянин другому в «Монти Пайтоне и священном Граале», роясь в зловонной яме. Где-то на дне, вероятно, лежит флакон Brume Radieuse — исключи-тельно фекальный, хлевный уд с фруктовым молоком,
вмешанным в грязь.

Новая вонь нравится не всем — те, кто в душистом тяготеет к гармонии и плавному скольжению, жалуются на угловатость сегодняшних духов и видят в навозе и сперме пустую провокацию. Другие находят что-то иное, например долгожданное движение парфюмерии в сторону искусства, которым она так хочет быть. Ей приходится сложно: хорошее кино может быть отвратительным, хорошая музыка — атональной, хорошая картина — мерзкой, как у Фрэнсиса Бэкона. Но духи — это еще и потребительский товар. Человек, который ими пользуется, ждет понятных вещей: чтобы приятно пахли, чтобы люди не отшатывались в общественном транспорте, а кредитный инспектор, скорчив гримасу, не указывал на дверь. Быть приятной — вот главное ограничение парфюмерии как художественной формы. И если навоз и сперма — ее первые шаги на пути к свободе, пусть будет так.

Иллюстрация: Марта Амбарцумян