Тайный ход к императрице, или Как Екатерина II испытывала на себе прививку от оспы
Сейчас оспа считается официально ликвидированной болезнью, но долгие века оспа мучила и Европу, и Россию, эпидемии прокатывались одна за другой. И даже появление первых прививок не могло сразу изменить эту ситуацию во всех странах. Россия же встала особняком — в XVIII веке она будет страной-лидером по борьбе с оспой прививочным методом.
Случится это благодаря Екатерине II — она первая привьется от оспы, пригласив для этого в страну британского врача Томаса Димсдейла. О том, как это было, читайте в отрывке из книги Люси Уорд «Прививка для императрицы. Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы».
Прививку императрицы назначили на 12 октября. За восемь дней до запланированной даты она перешла на особую подготовительную диету, следуя подробным инструкциям Томаса. На ланч (если прибегнуть к английскому названию трапезы) ей разрешалась курица или телятина, однако не жареная, а вареная; для вкуса позволялось добавлять соль, но не специи.
На обед он рекомендовал кровяную колбасу, суп, овощи, тарталетки с фруктовой начинкой, но никакого сливочного масла или яиц — и никакой репы, которая, как он полагал, тоже способна привести к перегреву организма.
Между тем Димсдейл отобрал и привил трех детей «хорошей конституции», чтобы гарантировать запас материала ко времени императорской прививки. Всех юных пациентов доктор лично доставил в дом Вольфа в сопровождении полицейских, несмотря на опасения родителей этих детей, считавших, что предоставление гноя для прививки убьет их.
Одним из троих был шестилетний Александр Данилович Марков, старший сын офицера невысокого чина, уже обучавшийся в кадетском корпусе. Характер у мальчика был под стать его месту в истории: сама Екатерина отмечала, что это был ребенок живой, бойкий, вечно задававший вопросы и «маленький, точно букашка».
Томасу больше ничего не оставалось делать в плане подготовки. Он написал своему другу Генри, благодаря за помощь, оказанную его сыну Джозефу, и обещая расплатиться с ним. Правда, потом он добавил несколько строчек, которые наверняка встревожили адресата: «Надеюсь оказаться рядом с тобой и поблагодарить тебя лично… однако, случись что, пусть это письмо служит признанием моего долга».
Императрица тоже сознавала, какой риск грозит ее врачу, если прививка пойдет не так. Ее смерть, особенно от рук иноземца, мгновенно породила бы всевозможные теории заговора и, несомненно, спровоцировала бы — в отместку — нападения на двух заезжих английских медиков и, возможно, даже на их родину.
Помимо того, что Россию захлестнула бы опасная борьба за власть, если бы в стране произошла вторая безвременная кончина монарха менее чем за десяток лет, Томаса и Натаниэля ни за что не выпустили бы из Царского Села живыми, едва новость о смерти государыни от прививки просочилась бы за пределы ее ближайшего окружения.
Несмотря на убежденность в том, что все пройдет благополучно, Екатерина продумала планы на случай, если исход окажется иным. По ее приказу в Финском заливе дежурила яхта, готовая отправить Димсдейлов домой, в безопасную Англию. Если бы государыня не пережила процедуру, то запряженный экипаж, ожидающий возле дворца, домчал бы врачей до судна, прежде чем известие о кончине императрицы распространилось бы.
Кэткарт тоже размышлял о катастрофических последствиях, которые могли наступить, если императрица или великий князь не пережили бы прививку. Он уведомлял лондонских министров о развитии событий — в частности, передал им квалифицированное мнение Томаса о том, что операции пройдут успешно, и добавил, что «это было бы весьма удачно, ибо потеря того или другого лица погрузит сию империю в пучину смятения, из коей будет претрудно выбраться».
11 октября, в субботу, Екатерина согласно особому подготовительному расписанию приняла пять гран ртутного порошка, прописанного Томасом. Содержащиеся в нем каломель, измельченные крабьи клешни и сурьма прочистили ее организм. Она была готова подвергнуться прививке.
Как и было условлено, вечером следующего дня в девять часов к дому Вольфа подкатил почтовый дилижанс. Ни пациенты больницы, ни работавшие в ней доктора (за исключением наших двух англичан) не знали о плане. Димсдейлы подыграли конспираторам, ничем не показав, будто знают причину срочного вызова.
Александр (тот ребенок, которого выбрали в качестве донора зараженного материала для Екатерины) уже спал. Его завернули в меха, Натаниэль снес его вниз, два врача и мальчик спешно погрузились в карету и двинулись в ночную тьму. После того как они перебрались на другой берег Невы, их подвезли прямо к задним воротам Зимнего дворца, которые Томасу показали, когда он уезжал в дом Вольфа.
«Мы вошли во дворец потаенным входом, где барон Черкасов нас встретил и провел к императрице», — писал доктор. Екатерина в полном одиночестве ожидала их в небольшой комнате. Томас извлек свой серебряный футляр с хирургическими инструментами и вытащил один из трех ланцетов, плотно размещенных внутри.
Он развернул лезвие, положенным образом высвобождая его из перламутровой ручки-оболочки. Мальчика незачем было будить. Врач слегка погрузил острие ланцета в один из гнойников, образовавшихся у него на теле.
Затем он проткнул поверхность кожи в верхней части обеих рук Екатерины, ближе к плечам. Получились маленькие, едва заметные ранки, к которым он прикоснулся увлажненным ланцетом. Операция, планировавшаяся в течение многих недель, была произведена за какие-то секунды. Императрица Всероссийская получила прививку оспы.
Томас и Натаниэль подхватили маленького Александра и поспешили вон из дворца. Натаниэль отвез мальчика обратно в дом Вольфа, где объяснил встревоженным коллегам, что отец ездил прививать ребенка одного знатного дворянина и взял зараженный материал у мальчика.
Томас же остался в предоставленных им с сыном апартаментах на Миллионной. Он провел беспокойную ночь, мысленно перебирая события прошедшего вечера. Саму процедуру наконец выполнили, однако теперь, когда в тело Екатерины попал смертоносный вирус, начиналось самое опасное время.
Утром 13 октября богато изукрашенная карета, запряженная восемью лошадьми, с тремя форейторами, выехала из ворот Зимнего дворца. Шторки на окнах экипажа были опущены. Внутри, скрытые от посторонних взглядов, сидели Томас Димсдейл и барон Черкасов, игравший роль его переводчика. Они выбрались из Петербурга и отправились в царскосельское имение правящей семьи, располагавшееся в 15 милях к югу от столицы.
За несколько часов до этого императрица отправилась в точно такой же путь, проведя беспокойную ночь, в течение которой по ее телу то и дело прокатывались волны боли, словно у нее начиналась простуда. Прививка начинала действовать, и пульс у Екатерины бешено участился.
Она заранее велела своему врачу последовать за ней в ее загородный дворец, оставив Натаниэля в доме Вольфа. Ее сын Павел также еще не выехал в Царское Село: он начинал диетические приготовления к собственной прививке, для которой она надеялась предоставить зараженный материал из своего тела.
Такой план стал порождением не пылких материнских чувств, а тонкой стратегии: императрица намеревалась побороть предрассудок, согласно которому прививочный процесс якобы вызывает смерть донора. Придворным сообщили, что государыня отправилась с кратким инспекционным визитом на одну из строек, — вполне правдоподобное объяснение, если учесть ее манию вечной перестройки и усовершенствования.
Граф Орлов, ее фаворит и главный помощник-«силовик», как раз в это время был в отъезде (на охоте); никто не думал, что она решится подвергнуться прививке, когда его не будет рядом. До поры до времени истинная природа ее поездки оставалась совершеннейшей тайной почти для всех.
Царское Село, одно из тех загородных дворцов, куда в том же году несколько раньше Екатерина и Павел бежали от эпидемии оспы, разразившейся в Петербурге, поразило английского гостя, едва его экипаж въехал в ворота.
Барочный дворец, построенный в годы правления Елизаветы и почти тотчас же переделанный итальянским архитектором Франческо Бартоломео Растрелли, являл собой какой-то узорчатый сказочный торт, выдержанный в бледно-лазурных и белоснежно-белых тонах.
Его фасад 325-метровой длины, увенчанный сверкающими луковицами куполов, блестел позолоченной наружной штукатуркой и позолоченными же скульптурами. Томас, ошеломленный размахом этого «необычайно величественного» здания, был устроен в «государственных апартаментах» (их здесь было сорок, но все прочие, согласно тайным распоряжениям Екатерины, оставались пустыми, лишь кое-где появлялись слуги).
Не прошло и суток после прививки, а императрица уже чувствовала эффект воздействия двух крошечных капелек зараженного материала. «Похоже, она пребывает в подавленном настроении», — отмечал Томас. Следуя инструкциям своего врача, она ела простую пищу: так, в дневные часы первого дня после процедуры ее трапеза состояла из жидкого супа, вареной курицы и овощей.
После обеда она поспала почти час и проснулась, чувствуя себя свежей. «Вечером она держалась весьма непринужденно и увеселенно [sic]», — записал Томас. Обстоятельные наблюдения за состоянием пациентки помогали ему сдерживать приступы острой тревоги.
На другое утро, после «довольно сносной» ночи, у Екатерины начали проявляться признаки заражения. Она сообщила, что стала чувствовать боль на внутренней стороне верхней части рук, как бы напротив проколов от ланцета. Тем не менее она была настроена уже более жизнерадостно и поведала доктору о состоянии своего кишечника (впоследствии она делала это каждый день).
«На мой вопрос ее величество отвечала мне, что 13-го имела стул дважды, точно так же, как для нее привычно было в состоянии здоровом», — писал Томас в своих личных медицинских заметках с их характерными признаками — неровными петлями букв, кляксами, вычеркиваниями.
Для Панина, взволнованно ожидавшего новостей в Зимнем дворце, врач подготовил более краткую ежедневную сводку менее интимного характера. В тот день он написал графу: «Ее величество превосходно отдохнула и находится в отменном здравии и расположении духа».
Завернувшись в теплый плащ (на улице было ниже семи градусов Цельсия), императрица по два-три часа ходила, пользуясь преимуществами свежего воздуха, которые считались центральным элементом нового прививочного метода.
Эти долгие неспешные прогулки (после прививки ей предписывалось совершать их каждый день до появления первых оспенных пустул) вели ее сквозь сад голландского стиля, устроенный перед самым фасадом дворца, в парк, простиравшийся за садом, с уединенным павильоном-эрмитажем, гротом и озером, питаемым ближним ручьем.
С искусственного холма близ озера волнами спускались первые в мире «американские горки» (как их назовут позже) — заказанный Елизаветой и сооруженный по проекту Растрелли круглогодичный вариант ледяных гор, так любимых русскими. Эта конструкция змеилась вдоль крутого 300-метрового спуска и, пройдя над водой, доходила до островка.
Вагончики поднимали на вершину склона при помощи лебедки на конной тяге. Когда императрицу в ее загородном дворце посещали гости, она больше всего любила скатиться по этим «летучим горам» на головокружительной скорости, ужасая спутников бесстрашным желанием испытать восторг от риска.
Как-то раз колесо ее вагончика выскочило из бороздки своей дорожки, и Орлову, сидевшему сзади, пришлось напрячь все свои немалые силы, чтобы втащить повозку наверх, в безопасное место.
Оставшись в одиночестве посреди осеннего сада с последними опадающими листьями, терзаемая беспокойством императрица наконец отвлеклась от мыслей о рисках, связанных с прививкой, и стала мысленно планировать, как переустроить парк в неформальном английском стиле.
«Я питаю глубокое презрение к прямым линиям и параллельным аллеям; я ненавижу фонтаны, мучающие воду, принуждая ее течь вопреки ее природе. …Иными словами, в моей плантомании (так Екатерина называла свою любовь к садоводству — ред.) безраздельно правит англомания», — объясняла она в письме Вольтеру.
Вдохновленная гравюрами великолепных английских парков в имениях Стоу, Прайор-парк и Уилтон, с их озерами, плавными очертаниями и тщательно взращиваемыми «естественными» видами, она уже велела своим садовникам перестать подстригать царскосельские живые изгороди и кусты, позволив им не сохранять строгую форму.
Теперь же прогулки дали ей время на размышления о фундаментальной перекройке своего сада — подобно тому, как она планировала амбициозные усовершенствования по всей империи. «Я никогда не сумела бы жить в таком месте, где я не могла бы сажать растения или строить, — писала она, — иначе даже самое прекрасное место на свете навевает на меня скуку. Я нахожусь здесь для этой именно цели — и я часто довожу садовников своих до безумия».
Вечером второго дня после прививки Екатерина пожаловалась, что в ее покоях слишком жарко, хотя температура в них была не выше обычно поддерживавшихся там 17 градусов Цельсия. «Ее величество жаловалась, что голова у нее буквально идет кругом; по ее словам, это головокружение, какое бывает в подпитии», — отметил Томас.
Он прописал ей бокал холодной воды и прогулку в холодной комнате. Двойное охлаждение принесло пациентке облегчение, и доктор положил пальцы на развернутое к нему запястье императрицы. «Пульс ее хорош, однако довольно редок и все же не так хорош, как обыкновенно. Накожная теплота весьма умеренная», — записал он. После простого ужина (жидкая овсяная каша, суп, манная каша) пациентка отвлеклась от забот, погрузившись в труды Вольтера.
Фото: Getty Images, wikimedia
Обложка: «Апофеоз царствования Екатерины II». Худ. Г. Гульельми, 1767, Государственный Эрмитаж / wikimedia