«Одна секунда ужаса, или Как я начала и закончила пить антидепрессанты»
Привет, меня зовут Настя, и я, как дура, прожила с тревожным расстройством последние одиннадцать лет. Я и подумать не могла, что мне давно нужен психиатр. Мне казалось, что у меня нет сил и желаний просто потому, что я ленивая. И совсем не амбициозная. И хронически не выспавшаяся из-за детей. А перманентный ужас я испытываю просто потому, что, как говорит прекрасный педагог Дима Зицер, «такое наше родительское дело — бояться».
При этом когда у тебя в жизни нет никаких особых занятий, кроме двоих детей, то бояться начинаешь с удвоенной силой — отвлекаться ведь не на что. Но за последние два пандемийных года я совсем перестала спать ночью и хоть что-то соображать днем. Так что, как только мне удалось вернуться в Москву, я пошла к невозможно обаятельному психиатру Николаю Юрьевичу.
И мы с ним выяснили, что во всем виноват друг детства моего мужа Вовчик.
Одиннадцать лет назад, когда детям было два с половиной года и шесть месяцев, мой муж уехал к Вовчику на день рождения. А я осталась на даче с детьми. На день рождения мне тащиться не хотелось, я была толстая, невыспавшаяся и уставшая. Дача у нас — в маленьком, хорошо охраняемом поселке.
И вот ночью я просыпаюсь от того, что слышу шаги. «Алеша, ты вернулся», — говорю и, не вставая с кровати, в темноте протягиваю к нему руку. И человек в темноте в ответ берет меня за руку, и тут я понимаю, что ладонь — чужая. Шире, чем у моего мужа, шершавая и с мозолями.
Я секунду держу в темноте эту чужую мужскую руку, голос у меня пропадает, и я вообще перестаю дышать — мой кортекс выбирает тактику «замри». «Главное — не разбудить детей», — почему-то думаю я.
Через секунду оказывается, что человек в темноте испугался не меньше моего, он кричит со среднеазиатским акцентом: «Алеш, где Алеш? Здесь Алеш?» — с топотом убегает и хлопает входной дверью.
Ну а я встаю, целую мальчишек — они даже не проснулись, слава богу, — включаю во всем доме свет, мою полы — потому что этот человек натоптал грязными ботинками — и еще два часа дожидаюсь мужа с праздника этого чертова Вовчика.
Согласитесь, ничего по-настоящему ужасного не произошло — у нас даже из дома ничего не пропало, не говоря уже о чем-нибудь похуже. Все, что я пережила, — это одна секунда дистиллированного ужаса. Одна. Ну правда, даже стыдно как-то на такое всерьез жаловаться.
Но Николай Юрьевич считает, что обратиться за помощью мне нужно было сразу, как только выяснилось, что после этого случая я встаю по ночам, чтобы проверить, заперты ли двери, на месте ли дети и не украл ли человек с мозолями мои сережки.
А я одиннадцать лет подряд то занималась спортом на ночь, то пила аюрведический препарат ашваганда, то принимала контрастный душ, медитировала и планировала переезд в страну побезопасней. Все это помогало, но только на время. А потом мой дистиллированный ужас снова возвращался ко мне — но про день рождения Вовчика я даже не вспоминала, вот правда.
Николай Юрьевич заявил, что без лекарств уже не обойтись, и назначил мне мягкий антидепрессант широкого действия. Начинать нужно было с четвертинки таблетки за час до сна, понемногу наращивая дозу.
В первую же ночь под воздействием этого мягкого препарата я разбила голову. Младший сын пришел попросить воды, мы с ним сходили на кухню, я проводила его в комнату и пошла обратно к себе. И по дороге со мной что-то случилось — я совсем перестала ориентироваться в пространстве, перед глазами поплыли какие-то кислотных цветов яркие полосы, и я с размаху вошла в шкаф в прихожей.
Упала, отлежалась, накопила сил.
Поняла, что встать уже не могу, и в несколько приемов доползла до спальни. Пить хотелось чудовищно, кислотные картинки никуда не девались, а мой ужас крепко держал меня за горло. Так что позвать мужа, который спал рядом спокойным сном абсолютно уравновешенного человека, я была не в состоянии — просто не могла произнести ни звука.
Утром обнаружилось, что на лице у меня нет живого места. На сообщение о моих ночных неприятностях прекрасный Николай Юрьевич невозмутимо ответил, что «случаи дезориентации в пространстве действительно случаются в начале лечения, продолжайте принимать лекарство по схеме».
Ох, как мило было бы узнать о «случаях дезориентации» на консультации! А еще лучше, чтобы доктор предупредил меня — а также любого другого человека, — что в первые дни нужно, чтобы рядом обязательно был кто-то, кто присмотрит за пациентом. Не будет невозмутимо дрыхнуть рядом, а прямо-таки подежурит — как рядом с новорожденным.
И все-таки я решила продолжить лечение — и не то чтобы это были легкие и приятные два месяца. Вместо того чтобы, как я рассчитывала, испытывать приятное безразличие ко всему, я под воздействием препарата преисполнилась странной необоримой энергии — как рейвер в клубе «Титаник» в 1997 году.
Только мне хотелось не прыгать на месте под «Отдыхаем хорошо!», а полоть траву во дворе. Не звонить старым друзьям, не писать роман, не бежать в музей, не смотреть все хорошие фильмы, которые я пропустила, — нет, все, что мне хотелось, — прополоть наши 25 соток.
У меня было твердое ощущение, что если на участке не будет травы, я возьму свою жизнь под контроль.
Дело осложнялось тем, что мне с моим легким сотрясением мозга нельзя было даже вставать с постели. Но я все-таки вставала — в пять утра, пока никто не видит, — и полола, отдавая себе отчет, что я нахожусь под воздействием веществ и вещества эти в итоге должны мне помочь.
Николай Юрьевич был на связи, синяки и ссадины медленно, но заживали, и где-то через месяц мне резко стало легче. Я вдруг начала спать, как в детстве, крепко и глубоко. И просыпалась в хорошем настроении. И почти себя не презирала. Меня даже перестали раздражать отрастающие заново сорняки.
Еще через месяц мы с Николаем Юрьевичем решили, что можно заканчивать. И постепенно начали снижать дозу препарата. Мы как раз поехали на море, и я надеялась, что там процесс пойдет легче.
Но это все-таки было тяжело — дня три мне казалось, что у меня по венам ползают змеи, меня тошнило, и я начала ловить себя на том, что злюсь из-за всякой ерунды. Тогда я просто уходила на море и плавала по часу — и это на какое-то время помогало.
Вот уже три месяца я живу без препарата. Никакой лучшей версией себя, как выражаются в книгах по саморазвитию, я, к сожалению, не стала. Мои мягкие таблетки не были волшебными. У меня особо не прибавилось сил, планы не стали грандиозней, а сила воли — мощнее.
Зато я крепко сплю каждый день по восемь часов — и это настоящее счастье. И у меня появилась надежда, что оставшуюся жизнь я проведу без ощущения ужаса от мозолистых ладоней в темной комнате.
