«Я заболела раком легких во время беременности»
Три года назад я узнала, что жду ребенка. Мне было 34, у нас с мужем уже было трое детей — младшей едва исполнился год. Мы в любом случае планировали четвертого малыша, и сомнений, оставлять ребенка или нет, у меня не было. Но эта беременность в отличие от очень легких предыдущих с самого начала протекала сложно — со второго-третьего месяца я чувствовала себя неважно. Вес практически не набирала, постоянно была уставшей, сонной и подавленной.
На седьмой неделе после угрозы выкидыша мне прописали постельный режим. Но становилось все хуже: болела и будто отнималась левая рука, где-то с четвертого месяца начали одолевать непрекращающиеся головные боли и скачки давления. Оно резко падало, и я проваливалась в какую-то черную дыру. Я практически не спала — стоило мне прилечь, голова начинала болеть сильнее. По ночам я сидела в дальней комнате и тихо плакала, чтобы не разбудить детей или мужа
Врачи моего города Актобе в Казахстане отмахивались: «Это же беременный организм, к тому же вы старородящая, и срок между беременностями маленький». Я и сама долго списывала все на небольшой промежуток между беременностями. Между тем я стала периодически терять сознание, а давление падало до 50/30. Я вызывала скорую, но никто не мог поставить диагноз. Я очень переживала за ребенка и, чтобы хоть как-то спать, начала раз в три дня пить обезболивающее. Так я промучилась до 28-й недели.
«Я нашла шишечки на лимфоузлах и пошла к онкологу»
Примерно в это время у меня начали воспаляться подключичные лимфоузлы с левой стороны. Один из них так увеличился, что мне стало сложно поворачивать голову. Дальше сначала осип, потом стал пропадать голос. Я не могла пить воду — из-за увеличенных лимфоузлов постоянно ощущала першение и спазм. Вскоре на них появились шишечки, после этого я четко поняла, что нужно идти к онкологу.
Муж не хотел допускать такие мысли, но я вместе с мамой отправилась на прием к врачу, другу моего отца. Онколог заподозрил неладное, едва выслушав мои жалобы. Он сразу сделал пункцию. Результаты должны были стать известны на следующий день. Мама забрала их вместо меня — клиника была рядом с ее домом. Она и муж пришли вечером — оба со стеклянными глазами. Биопсия показала наличие раковых клеток. Так я узнала о своем диагнозе. Все симптомы были налицо, но у меня до последнего теплилась слепая надежда, что это что-то другое. Это был сильный шок.
В первый день я долго рыдала, но на следующий взяла себя в руки — у меня в животе был ребенок.
Муж и мама паниковали, я их успокаивала. Говорила: «Так не пойдет, вы делаете мне только хуже. Мне гораздо труднее бороться, когда меня, живую, оплакивают». Всех родственников я предупредила, чтобы не вздумали плакать, если будут мне звонить, иначе я сразу брошу трубку. Мне помогало то, что я будто до конца не верила, что это происходит со мной. А еще я надеялась, что выход из ситуации обязательно будет.
«Онкологи настаивали на аборте, а гинекологи просили подождать»
Меня срочно положили в онкологическое отделение. Каждый день проходили консилиумы. Я была уже на 29-й неделе. И если развитие ребенка по УЗИ шло без проблем, то мое состояние было на грани. Я не могла ничего есть, меня рвало, были приступы удушья, боли доводили до слез. Обычные обезболивающие не помогали, и мне назначили уколы опиоидных анальгетиков. Онкологи настаивали на начале лечения, но для этого нужно было избавиться от ребенка, а гинекологи убеждали подождать еще немного и спасти его. Победил материнский инстинкт — я сказала, что буду терпеть любую боль, но рожу ребенка.
После этого меня перевели в гинекологическое отделение. Онкологи сказали, что делать операцию нельзя — неизвестно, как поведет себя организм после, но я в любом случае намерена была рожать сама. Я думала только о том, как малышка справится с таким испытанием. К родам меня готовили десять дней: делали уколы, чтобы у ребенка открылись легкие, проводили другие процедуры. Потом вызвали роды.
Дочка весила 1,8 кг — крохотная, но дышала сама. Ее сразу положили в кювез. Я была не в состоянии ухаживать за ребенком, и кормить ее мне не разрешили.
Онкологи давали мне шесть-восемь месяцев жизни. Столько обычно остаются в живых с моим диагнозом, по статистике. Пока я была в больнице, муж принял решение везти меня на обследование в Сеул. Поехать в Корею советовали и сами врачи: там очень хорошо лечат именно рак легких. Через три дня по моей просьбе меня выписали, и мы, договорившись с клиникой, улетели. Новорожденная дочка осталась в больнице, остальные дети —десяти, семи лет и годовалая малышка — под присмотром бабушки.
«Я оказалась одной из 100 тысяч, кому повезло»
Перелет в Сеул показал, что сил у меня не так много, как я думала. Ходить было трудно, мучила одышка, муж возил меня на коляске. Первое время в клинике мне через капельницу вводили поддерживающие и обезболивающие препараты. Корейские врачи хотели узнать все подробности течения болезни, прежде чем назначать лечение. Все также случались приступы удушья, меня трясло от боли и бросало в пот. При этом я ужасно мерзла и почти не ела. Хотя дышать после родов стало немного легче — ребенок перестал подпирать легкие. Все происходящее по-прежнему казалось мне фильмом на экране. Я многое переосмысливала, записывала в свой дневник и в том числе в этом находила успокоение. Тогда же мы с мужем начали учить суры Корана. Это был период сильного духовного роста у нас обоих.
За месяц, что я провела в корейской клинике, врачи уточнили диагноз — аденокарцинома легких IV стадии (рак легких) с метастазами в костях и лимфоузлах. Небольшие очаги были в обоих легких, почках, печени. Доктора выяснили, что рак развился в том числе из-за мутации генов двух типов и что по одному из них — ALK — есть подходящее лечение. Так случается у одного человека из 100 тысяч. После всех обследований мне назначили таргетную терапию. Это «умная» терапия, она дает целенаправленное воздействие на внутриклеточные механизмы, влияющие на рост опухоли. Терапия блокирует не рост клеток в целом, а определенный рецептор раковой клетки, который отвечает за постоянное деление. Каждые три месяца я должна была прилетать в клинику, чтобы врачи отслеживали лечение.
Звучит безответственно, но я не хотела вникать в происходящее. Мне было страшно читать медицинские документы, открывать интернет. Посмотреть правде в глаза не было сил.
Я выпила первую таблетку первого препарата в Сеуле сразу после консультации с онкологом и уже к вечеру почувствовала все «прелести» терапии. Наутро нам нужно было лететь домой больше 6,5 часа. Меня рвало почти все время — муж только успевал подавать мне пакеты. Сразу по приезде я забрала уже месячную дочку из больницы. Ничем другим, кроме заботы о ней, дома я не занималась. Через месяц организм привык к препарату, и мое состояние стало улучшаться. Я бросила пить обезболивающие, появился аппетит, и стали возвращаться силы.
Перелеты, обследования и лечение обходились очень дорого. Препарат первой ступени лечения стоил больше $3 тыс. за упаковку. Ее хватало на десять дней. Мы собрали все деньги, что у нас были, плюс помогали родные и друзья. Кроме того, пока я была в Сеуле, в Актобе проходили благотворительные концерты, на которых выступали местные звезды, дети, — тогда мне на лечение собрали около $10 тыс. Отклик многих людей на мое горе стал большой неожиданностью — я душой и телом почувствовала огромную моральную поддержку даже на расстоянии. Следующие десять месяцев я покупала препарат сама, потом государство стало выдавать его бесплатно.
Новые метастазы и лучевая терапия
Спустя год приема препарата первой ступени меня снова стали мучить головные боли. За это время я уже получила лучевую терапию на крестец и бедренную кость. Нужно было снова ехать на обследование в Корею. Тогда от друзей моего брата мы узнали, что есть хорошие специалисты по моей проблеме в Стамбуле. Эта клиника оказалась более приемлемой по стоимости обследования и билетов. Я подала документы, пришел вызов, и мы с мужем оказались в турецкой провинции Коджаэли.
Обследование показало множественные метастазы в голове — более 35. Для меня это был сильный шок.
Врачи сказали, что нужна лучевая терапия, воздействующая на всю голову, и что последствия у нее не очень хорошие. Вторым шоком стала стоимость терапии — таких денег у нас просто не было. Я предложила мужу вернуться в Казахстан и лечиться там. Но те же друзья моего брата, посоветовавшие клинику, узнав о том, что я собираюсь уезжать из Стамбула, оплатили мое лечение, за что я им очень благодарна. Лучевая терапия далась мне очень тяжело. Я постоянно спала и ничего не ела.
После терапии я вернулась домой. Мне поменяли препарат — началась вторая ступень таргетной терапии. Ей я пока и продолжаю лечиться. В Казахстане этот препарат не выдают, и я покупаю его сама. Сейчас я это делаю через знакомого, с которым успела подружиться в Турции. Так он обходится дешевле, чем предлагали в клинике. Получается $2,4 тыс. за упаковку, которой хватает на 28 дней. С этим препаратом мне стало гораздо проще жить — вставать, ходить, что-то делать. Но болевые синдромы и прочие проблемы сохраняются, врачи назначают обезболивающие.
«Все опухолевые очаги законсервированы»
Врачи говорят, что мой случай — чудо. Я регулярно сдаю анализы, и они показывают, что все опухолевые очаги в моем теле законсервированы и спят. Если перестанет действовать препарат второй ступени таргетной терапии, который я принимаю сейчас, меня переведут на третью ступень. Если перестанет действовать и он — назначат иммунотерапию. Когда это случится, никто не знает. Пока неизвестно и что будет с моей болезнью дальше, но медицина активно развивается. Сейчас я говорю о себе: «Временно с онкодиагнозом».
Я много читала и размышляла о причинах моей болезни и пришла к выводу, что в моем случае серьезную роль сыграл стресс.
До той беременности я четыре года жила в состоянии жуткого нервного напряжения. Мы с мужем по казахской традиции жили с его родителями. Мама мужа была сильно больна. У нее были проблемы с памятью, она не могла ходить, есть, говорила какие-то ужасные вещи. Мне было очень трудно находиться дома, вплоть до того, что меня посещали разные нехорошие мысли. Я думаю, что это послужило спусковым крючком для развития рака.
Сейчас меня нельзя назвать ни выздоровевшей, ни больной. Я не люблю жаловаться, и когда меня спрашивают: «Как дела?», — я неизменно отвечаю: «Хорошо». Я продолжаю пить таблетки и стараюсь ничего не бояться и жить обычной жизнью — радоваться, веселиться, мечтать, отдыхать и работать, заниматься спортом, домом, семьей, медитировать, общаться с людьми. В этом и есть настоящая жизнь, и одно я знаю точно: никогда нельзя опускать руки и паниковать.