«Либо я, либо эта русская». История Лидии Делекторской, натурщицы и музы Матисса
Самая суть профессии натурщицы — в том, чтобы не рассчитывать на особое отношение да и вообще не ждать от жизни слишком многого. Возможно, именно поэтому большинство натурщиц, пусть даже очень молодых и чрезвычайно красивых, воспринимали свою работу не как призвание, а как временное занятие и случайный приработок.
Пока не выйдешь замуж и не встретишь свою истинную судьбу, которая все расставит по местам, можно заняться и этим. Однако с Лидией Делекторской, помощницей, натурщицей и музой Анри Матисса, судьба вела себя особенно ревниво — не давала ей сделать буквально ни шагу в сторону.
Отрывок из книги Анны Матвеевой «Картинные девушки. Музы и художники: от Рафаэля до Пикассо»
Сила судьбы
В жизни девочки из Томска, дочери земского врача, обладательницы роскошной фамилии — такую можно носить как шлейф, — все было примерно так же, как у других девочек, которым выпало жить в начале страшного XX века.
Благополучное детство закончилось безжалостно рано: родители Лидии умерли, когда ей было 13, в Сибири тогда хозяйничали тиф и холера. Тетя увезла Лидию с собой в Харбин, а потом она уже самостоятельно перебралась во Францию с «нансеновским» паспортом.
В 22 года девушка практически не говорила по-французски (тем удивительнее, что впоследствии Делекторская перевела на язык Ронсара и Малларме полное собрание сочинений еще одного своего знаменитого друга, Константина Паустовского). А без знания языка какая работа? Сиделка или официантка — потолок для эмигрантки.
Говорят, юная Лидия, чтобы заработать себе на кусок хлеба, участвовала в безжалостных танцевальных марафонах и с голодухи, по собственному определению, позировала художникам. Вышла замуж за русского эмигранта Бориса Омельченко, но брак распался быстрее, чем она привыкла произносить слово «муж».
В 1932 году в Ницце Делекторская увидела объявление на автобусной остановке: художнику требуется помощь в мастерской. Просто художнику, без всяких уточнений. Просто помощница — не натурщица. Так Делекторская познакомилась с великим Анри Матиссом.
Матисс далеко не сразу разглядел в Лидии натурщицу. Более того, сначала она куда сильнее понравилась не самому художнику, а его жене Амели. Приятная, чистоплотная, ответственная девушка. Вряд ли Анри увлечется этой русской — мадам Матисс прекрасно знала, какой тип женщин вдохновляет мужа, потому что сама ему принадлежала (во всех смыслах слова «тип» и слова «принадлежать»).
Южная, горячая красота, а не сдержанный северный шарм Лидии. И хотя Делекторская была по-настоящему красива — правильные черты лица, стройное тело, золотистые волосы, — мадам Матисс, при всей ее наблюдательности и ревнивом характере, не заподозрила ничего такого. Матиссу ведь и в самом деле требовалась помощница, а Лидия оказалась довольно толковой и сразу поладила с мэтром. Пусть и говорила тогда по-французски еле-еле.
Любовь к искусству
В молодости у Анри Матисса было прозвище Доктор — благодаря солидной, аккуратной и уж точно не богемной внешности. И это при том, что злопыхатели, в которых у Матисса никогда не было недостатка, называли его un fauve, «Диким», а то и просто «Бешеным животным».
Не из-за поведения, разумеется, а по причине его живописи: непривычно ярких красок и, мягко говоря, странных для той эпохи форм. Кстати, стиль фовизм, о котором в Париже начали говорить после осеннего Салона 1905 года, родом из этой же «дикости».
Матисс, Дерен, Марке, Вламинк и другие участники выставки обращались с цветом и формой так вольно, что неподготовленным зрителям, только-только смирившимся с «недорисованными», как их поначалу называли, картинами импрессионистов, это и вправду казалось диким.
Хотя, если послушать самого Матисса, он всячески подчеркивал, что искусство должно создавать ощущение чистого, светлого покоя и даже «походить на удобное кресло». Наверное, ему не слишком нравилось прозвище Дикий.
Писательница Гертруда Стайн, гордившаяся тем, что именно она первой «открыла Матисса», так описывала его внешность: «…Среднего роста человек с рыжеватой бородой и в очках. Он был все время как будто настороже». Стайн утверждала, что «Матиссу было свойственно необычайно сильное мужское обаяние».
Художнику пришлось долго доказывать себе и другим, что он имеет право на свое место в искусстве, успех пришел к нему далеко не сразу: гулял на стороне, терялся из виду. Безденежье, поиски своего «я», то ли дружба, то ли война с Пикассо, да еще и отец (уважаемый в провинции торговец семенами) не выказывал никакого уважения к тому, что делает сын, — ворчал, что пятилетний ребенок нарисует лучше. Ох уж эти родители великих художников — практически каждый мечтает видеть свое чадо юристом и не дает денег на краски!
Зато Матиссу повезло с женой, Амели всегда была на его стороне. Она воспитывала детей (у четы было двое сыновей, Жан-Жерар и Пьер, и еще с ними жила дочь Матисса от натурщицы Камиллы Жобло — Маргарита, домашнее имя — Марго).
Правдами и неправдами выискивала деньги на покупку картин великих художников — Матисс обожал работы Сезанна и не мог расстаться с некоторыми его шедеврами. В «Купальщицах» он, по собственному признанию, находил истоки своего искусства.
А будущей жене еще до венчания заявил следующее: «Мадемуазель, я люблю вас всем сердцем, но искусство я всегда буду любить сильнее». Матисс вообще славился чрезвычайно точными формулировками — не грех поучиться иным писателям.
Гертруда Стайн устами своей героини в прозе (и возлюбленной в жизни) Элис Б. Токлас сообщала, что «мадам Матисс была изумительная хозяйка. Квартирка у нее была небольшая, но придраться там было не к чему.
Она поддерживала в доме порядок, она превосходно готовила и изыскивала средства к существованию, она позировала для всех картин Матисса». В попытке описать внешность мадам Матисс Гертруда Стайн сообщает нам, что «она держалась очень прямо. У нее была копна черных волос… Мадам Матисс всегда одевалась в черное».
Амели-Ноэми-Александрин Парейр — так звучало полное имя супруги художника в девичестве, но 8 января 1898 года она без колебаний сменила его на краткое «мадам Матисс». Молодой художник и девица Парейр сочетались браком в мэрии 9-го округа и обвенчались в церкви Сент-Оноре д’Эйлау.
В свадебное путешествие новобрачные отправились в Англию, на родину почитаемого Тёрнера (Матисс говорил, что приехал в Лондон специально для того, чтобы увидеть картины Тёрнера). Амели долгое время была главной натурщицей Матисса, а это почти то же самое, что быть любимой женой.
Именно Амели изображена на знаменитом полотне «Зеленая полоса», или «Портрет мадам Матисс» (1905, Государственный музей искусств, Копенгаген), впервые явившем миру истинного Матисса (Амели на всякий случай не пошла на ту выставку, опасаясь скандала, ведь никто раньше так не изображал женщин).
Это было самое настоящее буйство красок: красное платье, разноцветный, едва ли не лоскутный фон, а нос, о ужас, зеленый! Зеленая полоса спускается от линии волос по лбу и проходит по всему носу. Зеленые тени лежат под глазами и над верхней губой.
Глядя на этот портрет, вспоминаешь чеканную формулировку Матисса: «Больше всего меня интересует не натюрморт, не пейзаж, а лицо. Именно оно позволяет мне лучше всего выразить свойственное мне, так сказать, религиозное ощущение жизни.
Я не стремлюсь воспроизвести все черты лица, изобразить их одну за другой с анатомической точностью». Как тут не процитировать горничную Гертруды Стайн, которая сокрушалась при виде «Обнаженной» Матисса: «Какая жалость! Сделать такое из красивой женщины!» Гертруда Стайн, рассказывая об этом, отмечала: «И все же она увидела, что это была красивая женщина!»
И как бы ни шокировал обывателей смелый портрет мадам Матисс, именно с него началась всемирная слава художника. Так Матисс стал Матиссом.
Танец с Доктором
Со временем хозяйство в доме Матисса стала вести старшая дочь художника Маргарита, а сыновья Жан-Жерар и Пьер воспитывались у бабушек с дедушками. Теперь Амели старалась создать супругу все условия для работы, поэтому детей держали на максимальном удалении от мастерской. Мадам Матисс занималась тем, что подготавливала холсты и следила, чтобы у художника было все, что ему нужно.
С началом Первой мировой войны подросших Жан-Жерара и Пьера призвали в армию, да и сам Матисс пытался записаться в добровольцы, но ему отказали — состояние здоровья 45-летнего художника не вдохновило медицинскую комиссию.
Матиссы переехали из погрустневшего Парижа в Ниццу и жили теперь в особняке на холме Симье. Художник по-прежнему много работал, а вот самоотверженной Амели силы стали изменять. Когда Матисс получил заказ на новую версию своего знаменитого «Танца», жена его слегла.
И после не вставала с постели несколько лет. Что же было делать Матиссу, привыкшему к заботе, порядку, опеке? Конечно, найти себе новую помощницу! Ею и стала Делекторская, случайно прочитавшая на автобусной остановке то самое судьбоносное объявление.
Когда Лидия начала работать у Матисса, ему исполнилось 63 года и он был мэтром в зените славы, который, впрочем, не стремился почивать на лаврах, а работал, как и не снилось вашим молодым. В тот момент он создавал «Танец», партнершей в котором стала Лидия: на ее плечи легли все подсобные работы.
Когда полотно было готово, хозяева расстались с Делекторской, но, как выяснилось, ненадолго. На сей раз услуги Лидии понадобились мадам Матисс, которая, совсем разболевшись, нуждалась в сиделке. У постели больной жены Матисс и разглядел впервые Лидию — она положила голову на скрещенные руки, и художник встрепенулся: не шевелитесь!
Тот самый первый портрет Лидии назывался «Голубые глаза» (1934, Музей искусств Балтимора), а потом последовала великолепная череда других: «Розовая обнаженная» (1935, Музей искусств Балтимора), «Румынская блуза» (1940, Помпиду), «Портрет Делекторской» (1974, Эрмитаж).
«Румынская блуза», 1940
Амели спохватилась, но было поздно. Прошло не так много времени, а Матисс уже не мог обойтись без Лидии — из помощницы она превратилась в натурщицу, но ведь прежде муж рисовал только ее, Амели! Мадам Матисс потребовала сделать выбор: она или «эта русская».
Муж, отец и примерный семьянин вынудили художника замолчать, Матисс дал Делекторской отличную рекомендацию, и она покинула его без единого упрека. Лидия не ждала к себе особого отношения и ни на что не рассчитывала — как и положено натурщицам.
Но когда Делекторская ушла во второй раз, Матисс понял, что потерял в ее лице не просто толковую помощницу и красивую натурщицу. Эта русская девушка неожиданно быстро успела стать его музой. Поэтому на сей раз уже художник поставил ультиматум мужу, отцу и примерному семьянину, а потом признался жене, что сделал неверный выбор. На другой день мадам Матисс уехала в Париж, а Лидия вернулась к Доктору — и осталась с ним на долгих 22 года.
Мадам и месье Матисс окончательно разъехались в 1939 году, и Амели забрала с собой ровно половину картин Матисса. Она считала, что имеет на это полное право. В этом, пожалуй, состояло их главное различие с Лидией, потому что внешние особенности, возраст и даже семейный статус начисто теряются на фоне таких подробностей.
Русский след
Как ни странно, Лидия Делекторская была не единственным и даже не первым звеном цепи, связывающей Анри Матисса с Россией. Еще до революции художник побывал в Москве и был совершенно очарован русскими… нет, не женщинами, а иконами.
«Какое будущее у этой страны, она так всем богата!» — восхищался Матисс. Кстати, свой первый серьезный гонорар художник получил от российского коллекционера, мецената Сергея Щукина — тот заказал ему два панно: первый «Танец» (1910, Эрмитаж) и «Музыку» (1910, Эрмитаж). В 1908 году Матисс принимал участие в Московском художественном салоне «Золотое руно».
Лидия, с ее сдержанным характером и славянской внешностью, продолжила русскую тему в жизни Матисса — теперь он писал почти одну только Делекторскую, привязываясь к ней с каждым днем все сильнее. Был ли у них роман?
Биографы стыдливо молчат, подробностей не знает никто, переписка Матисса с Лидией чертовски невинна — и именно поэтому нет сомнений, что роман был. Имелось, о чем молчать. В наш век, когда вытряхивать на публику подробности своих и чужих романов — признак грамотной «раскрутки» и вообще почти хороший тон, это решительное нежелание делиться тайнами кажется наивным. Все равно ведь узнают! Докопаются!
А вот и нет. Никто ничего не узнал, Лидия прекрасно умела хранить privacy — не ради себя, ради Матисса. У нее ведь не было родителей, детей, друзей и призвания, которому можно посвятить всю жизнь, не было даже родины, зато у нее был Матисс, и она берегла его от всяческих потрясений.
Она вообще предпочитала скрывать свои чувства — эмоции можно прочесть только на портретах. Может, поэтому Матисс так часто и рисовал ее? Пытался разгадать? Однажды он признался Лидии, что в натурщицах для него важна не красота, а нечто другое. «Сколько сил я положил, чтобы ее расшевелить», — жаловался он на красивую, но глупую модель — какую-то актрису из Канн. С Лидией все было иначе, именно так, как надо.
Спустя годы после смерти Матисса в одном из писем Лидия позволила себе признаться: «Вас интересует, была ли я „женой“ Матисса. И нет, и да. В материальном, физическом смысле слова — нет, но в душевном отношении — даже больше, чем да. Я была 20 лет „светом его очей“, а он для меня — единственным смыслом жизни».
Матисс очень не любил расставаться с Лидией, даже если она уезжала всего на несколько дней, причем по его же собственным делам. Он отправлял ей записочки, адресованные «той, у которой нет крылышек, хотя она их заслуживает». Без конца писал ее портреты. Во время Второй мировой войны, когда ему предложили уехать в Бразилию, отказался: Лидию взять с собой было нельзя, а без нее он не мог теперь уже не только работать, но и просто жить.
При этом Матисс оставался по-европейски практичным, бережливым. Дважды в год, к Рождеству и дню рождения, но не чаще, Лидия получала от него в подарок рисунки — и это при том, что жалованье, которое Матисс выплачивал ей за сеансы, Делекторская тоже тратила на покупку его работ.
Художник полагал, что после его смерти рисунки смогут прокормить Лидию, — но все вышло несколько иначе. В мае 1945 года Лидия так радовалась победе СССР, что захотела отправить своей родной стране прекрасный букет, — но чтобы вместо цветов в нем были картины.
Разумеется, картины Матисса — те, из которых у Лидии уже собралась небольшая коллекция. Матисс идею одобрил, похвалил выбор Делекторской — и щедро добавил от себя еще одну (!) работу. Эти девять рисунков стали первым даром, который Лидия сделала России.
Работы отправились в Эрмитаж, где уже имелся «щукинский» Матисс, а значит, «было что развивать». Так начались долгие отношения Лидии с советскими музеями. В общей сложности Делекторская передала Эрмитажу и Пушкинскому музею около сотни работ, не считая документов, книг и даже личных вещей, в том числе той самой румынской блузы, в которой она позировала Матиссу.
Взамен Лидия не требовала ничего, даже идею табличек с именем дарительницы решительно отмела (сейчас они, к счастью, появились). В письмах к директору Эрмитажа Лидия просила в случае выставки работ Матисса прикрывать сделанное ей посвящение «узенькой полоской белой бумаги».
Делекторской хотелось, чтобы в России была собрана одна из лучших в мире коллекций Матисса, — и так ли важно, кто об этом позаботится? Впоследствии Лидия продала даже свою парижскую квартирку на бульваре де Порт-Рояль (с правом доживания), а на вырученные деньги приобрела скульптуру Матисса «Ягуар, пожирающий зайца» (1899–1901, ГМИИ имени Пушкина) — чтобы подарить ее родной стране.
Лишь один раз Делекторская нарушила заведенный ею же порядок и попросила кое-что у советского правительства. После смерти Матисса Лидия попыталась вернуться в Россию, но в гражданстве ей отказали. Боялись: вдруг шпионка? Мало ли что, на всякий случай ответ — нет.
Делекторская часто приезжала в Петербург, любила «угощать» Россией своих парижских друзей, у которых на это не было денег. Встретив Лидию Николаевну в Эрмитаже, знакомые петербуржцы удивлялись, почему она не предупредила о приезде, ведь встретили бы, приветили! Но ей хотелось побродить по музейным залам в одиночестве. Впрочем, после смерти Матисса она всегда была в одиночестве. Даже среди людей.
«Где твои крылья, которые нравились мне?»
Окружающие считали Лидию Делекторскую «прекрасной рабыней» Матисса, а его взрослый внук однажды обронил с пренебрежением, что в его семье она была «человеком на жалованье». Сама Лидия однажды проговорилась, что стала для Матисса… сказочным вороном.
Той таинственной птицей, которая исцеляет погибающих героев в легендах и сказках. А Матисс, кстати, очень любил птиц, он даже в путешествия брал с собой голосистых птах. Дома у него жили бенгальские зяблики, японские соловьи и десятки других представителей певчего рода. Правда, все они, к сожалению, обитали в вольерах. В клетках.
Превратившись из секретаря и натурщицы в музу, Лидия обрела те самые крылышки, о которых говорил Матисс. И муза, и ангел, и сказочный ворон — все они крылаты. Вот только живая вода, которая исцеляет героев, рано или поздно заканчивается.
Матисс был немолод, давно и серьезно болел, в январе 1941 года перенес тяжелую операцию. Возраст сказывался во всем, но художник остается художником до последнего дня. Он увлекся аппликациями, для которых Лидия покрывала краской листы бумаги, а потом вырезала по контуру придуманные мастером формы (сейчас эти работы можно увидеть в чудесном музее Анри Матисса в Ницце, на холме Симье).
Две бесценные рукотворные книги того времени хранятся, стараниями Лидии, в Эрмитаже и в Пушкинском музее (каждый получил по экземпляру — дарительница никого не обидела). Наконец, капелла Четок в Вансе, оформить которую Матисса попросили монахини. Он отдался этому новому для себя делу целиком, изрядно удивив друзей и коллег, знавших его как несомненного атеиста. «А почему не бордель?» — съязвил Пикассо. Матисс не растерялся: «Заказа не было».
Художник создавал витражи для капеллы Четок, а Лидия, как обычно, была на подхвате, решала большие и маленькие проблемы, работала подмастерьем, словом, делала главное дело своей жизни — служила Мастеру. А потом настал тот день, последний в ее прежней жизни, — 3 ноября 1954 года. Лидия стояла у постели умирающего Матисса. Волосы у нее были повязаны тюрбаном.
«Раньше вы сказали бы — дайте бумагу и карандаш», — будто бы в шутку сказала муза, но художник ответил серьезно: «Дайте бумагу и карандаш». Он сделал с нее несколько набросков. Последнее, что рисовал великий Анри Матисс, была его любимая натурщица Лидия. Последним лицом, которое он видел в своей жизни, стало ее лицо.
Матисс умер у нее на руках, и в тот же день, не дожидаясь похорон, Лидия Делекторская покинула его дом в третий и в последний раз. С собой она взяла только те работы, которые были подарены ей художником.
Лидия Делекторская была человеком непростым, и уж точно что не самым легким и приятным в общении. Для Матисса, понятно, ангел, но вот окружающие отмечали некоторую резкость Лидии, дистанцию, которую она держала даже с хорошими знакомыми. Не любила, когда жалуются, но и себе не позволяла никаких слабостей.
Рассчитывать только на себя — такой была линия Лидии. Похоронами Матисса занялась Амели, как и подобает жене, пусть даже брошенной. Набросок с Лидии в тюрбане где-то затерялся, а те работы, что забрала русская… Что ж, здесь ничего не поделаешь: на каждой из них стояло посвящение — A Lydia H. Matisse и дата.
Матисс создал множество портретных изображений Делекторской — самыми известными считаются «Сон» (1935, Помпиду), прославившийся благодаря афише Выставки художников независимого искусства в 1937 году, а также «Портрет девушки в голубой блузке» (1939, Эрмитаж) и так далее.
Оставшись одна, 44-летняя Лидия купила небольшую квартирку в Париже, где и прожила целых 40 лет в одиночестве. В старости компанию ей составляла кошка, которая была внучкой кошки Матисса. Да, были знакомые и приятели, были дружба и работа с Паустовским («Я подарила Паустовского Франции», — говорила Делекторская о своих переводах, а это 12 томов сочинений!), обожавший ее Святослав Рихтер, «окормление» русских музеев, но прежде всего с ней было одиночество.
Она написала несколько книг о Матиссе, проговорившись в названии одной из них: мемуары озаглавлены «Кажущаяся легкость», и этот емкий заголовок может относиться как к творчеству великого француза, так и к ее собственной жизни с ним, для него и во благо его искусства.
Лидия привыкла жить в тени Матисса, и она не хотела покидать этой тени после его смерти. А жизнь ей досталась долгая, такая долгая, что сил не хватало дожить. На редких кинокадрах, где можно разглядеть мадам Лидию (она запрещала себя снимать, это был грех почище табличек с благодарностями), — хрупкая бесплотная старушка…
Так торопила смерть, что даже купила себе место на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа и могильную плиту подготовила заранее, там были выбиты имя с фамилией и дата рождения. Лидия Николаевна все предпочитала делать сама, вот и день смерти выбрала, потому что та все никак не приходила за ней.
Муза Матисса покончила с собой в 1995 году, прах ее был погребен в России на кладбище под Павловском. Надпись с надгробного камня: «Лидия Делекторская. Муза. Друг. Секретарь Анри Матисса». И выше, над высеченным рисунком, воспроизводящим знаменитый портрет: «Матисс сохранил ее красоту для вечности». На русском кладбище близ Парижа остался кенотаф — та самая плита и пустая могила.
Единственное, о чем Лидия попросила тех, кто станет ее хоронить, — это положить с нею рядом рубашку Матисса. Но в этой просьбе таится намного больше, нежели в любовных признаниях и многословных письмах. В ней вся Делекторская — простая натурщица, которая сумела стать музой.
Фото: Getty Images