«Даже трезвым мой отец был отвратителен». История взрослого ребенка алкоголика

Шутки про бокалы смешны только до тех пор, пока алкоголь не становится проблемой, которая разрушает жизнь не только того, кто пьет.

Наша героиня Мишель Фукс выросла в дисфункциональной семье с отцом-алкоголиком. Она рассказала, что такое быть одним из ВДА, как жизнь с зависимым членом семьи влияет на психику ребенка и на поведение во взрослой жизни.

Все вокруг орут и дерутся

Я хорошо помню свое раннее детство — расскажу о нескольких самых мрачных эпизодах. В одном из первых мы с мамой выходим из детского садика, и нас встречает отец. Мама просит меня подойти к нему и проверить, трезвый он или пьяный.

В моей детской голове эти два понятия почему-то перепутаны, и я уверена, что трезвый — это пьяный, и наоборот. Я подхожу, здороваюсь, чувствую, что от него неприятно пахнет алкоголем, и говорю маме, что он трезвый.

Другое воспоминание в моем личном рейтинге самое страшное. Мой отец был (и остается) жутким агрессором. Он избивал всех, кого мог, включая каждую женщину нашей семьи: маму, меня, мою сестру и даже бабушку, мать моей мамы, которая к тому же жила отдельно.

Не помню всего, что происходило в тот день, но перед глазами картина: сильно пьяный отец хватает мою сестру за косу и бьет ее об пол. Я сижу в кресле рядом. Мне 5–6 лет, сестре — 10–11. В какой-то момент эта бойня заканчивается, появляется заплаканная мама — возможно, ее он тоже уже избил.

Мама уводит сестру в детскую. Абсолютно бешеный и неадекватный отец садится рядом на диван. Я пытаюсь слиться с креслом. Мне очень страшно, ощущение, будто вот-вот описаюсь. А еще мне обидно: почему меня, маленького ребенка забыли, оставили с ним наедине? В конце концов я сползаю с кресла и убегаю в детскую к маме и сестре.

Еще один эпизод. Однажды летом во время очередного скандала мы с сестрой и мамой выскакиваем из дома и бежим к бабушке, которая живет неподалеку. Мы в шортах и майках, мама босиком, я задом наперед у нее под мышкой, а сестру она тащит за руку.

Мы часто укрывались у бабушки, но, честно говоря, это не всегда было хорошей идеей. Нашего отца бабушка ненавидела, но, кажется, не любила и маму — свою дочь. Я чувствовала, что она будто за что-то отыгрывается на нас с сестрой — постоянно кричит и обвиняет в чем-то, хотя мы были всего лишь детьми и жертвами обстоятельств.

Полно воспоминаний, связанных с отцовскими изменами. В них я маленькая и абсолютно не понимающая, что происходит. Я будто смотрю фильм, в главных ролях которого плачущая мама, любовница в постели отца, дядя, который пытается с ним разобраться. По тем сюжетам можно снимать бесконечный треш-сериал.

И трезвость не была лучше

Трезвым мой отец тоже не был примером адекватности. В детстве мне казалось, что ему нравится издеваться над нами с сестрой, унижать нас. Одним из его развлечений было тереть своей бородой кому-то из нас живот до красноты — это было очень неприятно.

Но самое ужасное, что он делал, — клал меня или сестру на спину, садился сверху, держал за руки, чтобы вырваться было невозможно, выпускал слюну до лица и в последний момент засасывал ее обратно. И так несколько раз. Каждый раз я очень боялась, что слюна все же попадет на меня. Это было мерзко. До сих пор, когда я говорю об этом, у меня появляется рвотный рефлекс.

Все детство мне было ужасно стыдно за отца, я всегда старалась сделать так, чтобы о нем никто не узнал. Я не упоминала его в разговорах, и даже когда школьный врач спрашивала, говорила, что у меня есть только мама.

Если бы меня попросили описать мое детство, я ответила бы так: все орут, ругаются, дерутся и вечно что-то доказывают друг другу. Я чувствую себя маленькой, нелюбимой и ненужной.

Помню, я сажусь на пол в магазине, раскачиваюсь из стороны в сторону и повторяю, что меня никто не любит и я никому не нужна. А еще мне очень не хватало своего места в жизни — четкого понимания, где я живу и где сплю, где мой дом.

В детстве меня научили одному безоговорочному правилу: никто ничего не должен знать о том, что происходит у нас в семье. Я постоянно путалась в этом клубке лжи. Иногда я не могла пойти в школу просто потому, что меня избили. Потом приходилось оправдываться перед учителями и молча выслушивать их не особо лестные речи.

Любить я научилась у собак

Я рано научилась наблюдать за миром вокруг и за другими людьми. Это помогло мне убедиться, что отношения в моей семье не норма, а хорошего в жизни очень много.

Например, я всегда любила гулять с собаками, разговаривала с другими хозяевами и ловила себя на мысли, что с этими взрослыми разного пола, возраста и профессий всегда есть о чем поговорить, хотя это абсолютно чужие мне люди.

И в детстве, и во взрослой жизни я всегда была очень привязана к животным. Сейчас я иногда называю себя эмоциональным Маугли — любить я научилась благодаря собакам. Еще я замечала, что посторонние люди чаще всего добры ко мне. Впереди стоящий в очереди взрослый мог, например, купить мне шоколадку, а когда я ходила с бабушкой на работу, там меня тоже часто чем-то угощали.

Ходить в гости к одноклассникам мне запрещали — за нарушения били, но я говорила, что иду гулять, а сама гостила дома у подруг. Там я видела другие отношения в семье, другие продукты, которые мы никогда не покупали, и просто другие квартиры — чистые и аккуратные. В этих домах было приятно находиться, я чувствовала, что в них есть счастье и благодать.

Я снова видела, что бывает по-другому, и часто размышляла о том, зачем я родилась в своей семье и зачем вообще нужна, если вокруг меня так плохо, а я чувствую себя несчастной. Но я никогда не завидовала друзьям. Мне нравилось бывать в их домах, и я радовалась, что семьи бывают нормальными. В этом мире не у всех все плохо — это чувство здорово поддерживало меня.

Буду драться до последнего

Еще одно ощущение всего моего детства — я запуганный зверек, который застрял и ничего не может сделать. Это сказывалось на поведении. В 1-м классе мою маму вызывали в школу из-за моей замкнутости.

Мне дали понять, что это не ок, и в школе я стала вести себя иначе, но дома все маски спадали. Там я боялась даже свою сестру — между нами тоже случались стычки, и она часто угрожала мне расправой. Когда ты младше на 5 лет, разница в физической силе значительная.

Сестра тоже тяжело все переживала, но во многом она была продолжением нашей семьи и выбрала агрессию как способ выживания. А я как самая младшая получала всегда и ото всех. Так продолжалось лет до 12.

Подростком я научилась защищаться от нападок сестры. Помню, как мы дрались из-за того, что не могли решить, что будем смотреть по телевизору. Я хотела хоккей, а сестра — свой сериал. В итоге никто ничего не мог посмотреть.

Я поняла, что, становясь старше, я ощущаю себя увереннее и лучше. Появилось чувство ответственности за свою жизнь. Оказалось, что я могу не только бесконечно страдать, но и противостоять этому.

В те годы я первый раз напилась — перебрала шампанского на свадьбе. С алкоголем я была знакома с детства, например младшеклассницей за общим столом могла выпить немного джин-тоника. На мое состояние это не влияло, я просто хотела попробовать, что пьют взрослые.

После той свадьбы было плохо, мне это очень не понравилось. В подростковом возрасте я еще не раз напивалась, но все-таки мой бунт был коротким. Я достаточно быстро поняла, что алкоголь не для меня. Когда мои друзья лет в 17–18 только выходили из-под родительского контроля и начинали пить, мне все это было уже неинтересно.

Меня привлекал чистый разум. Забегая вперед, скажу, что часть взрослой жизни я не пила совсем, но в какое-то время решила уйти от жестких запретов и сейчас могу выпить коктейль с друзьями, если захочу.

Как понять, что же все это

Лет в 13 я начала читать разные статьи по психологии. Хотела изучить себя и влезть в мамину черепную коробку, чтобы понять, как там все работает. И не увидела никакой логики в том, как она живет, потому что ее желания никак не соотносились с ее поступками. Еще я очень хотела понять, любит ли она меня и сестру.

Повзрослев еще немного, я перестала бояться отца. Я понимала, что он может мне навредить, но в голове появилась установка: я буду драться с ним до победного, пусть кто-то из нас в этом поединке умрет, я к этому готова. У меня внутри как будто появилась точка опоры, которую мой отец почувствовал.

С тех пор он стал меньше лезть ко мне и больше к маме, которая его очень боялась. Я могла просто подойти и откинуть его от мамы, и на меня он уже не нападал. Это была какая-то магия — мое восприятие себя поменялось, и кто-то другой это прочувствовал.

Последним человеком, с которым мне пришлось отстаивать себя, была мама. Хорошо помню переломный момент. Мне 15, я сказала ей что-то вроде «Не жди больше от меня отличных оценок, буду учиться как могу!» Однажды мы ругались, и я замахнулась на нее кулаком. Мне стало страшно и стыдно, я испугалась себя, а мама — меня.

После моего бунта последним способом в семье надавить на меня оставались деньги. Чтобы никто не мог мной манипулировать, в 16 я пошла работать. Не то чтобы это было легко — на меня кричали и угрожали вытащить с работы за волосы с полицией, потому что в 16 лет нельзя работать в ресторане с алкоголем.

Но не зря меня с детства приучили лгать и все скрывать. Я, поработав немного в одном месте, устроилась в другое, и родители ничего об этом не узнали. Если бы маме стукнуло в голову прийти и устроить скандал, у нее бы ничего не вышло.

К этому времени я, вопреки семейным запретам, начала делиться с друзьями тем, что происходило в моей жизни. Оказалось, что меня принимают такой, какая я есть, относятся по-прежнему и даже не думают отворачиваться. Принятие друзей дало мне сил, и я стала рассказывать о себе еще больше.

Я вдруг поняла, что несмотря на все, что мне пришлось пережить, я выросла классным, адекватным и здравомыслящим человеком. Я горжусь собой — эта заслуга на 100% моя и моих друзей, за что я очень благодарна им.

Спасать и регулировать

После 11-го класса я решила поступать на психолога, но меня отговорили. Через год я все равно поступила. На занятиях я стала видеть все взаимосвязи между детством и взрослой жизнью, проводила аналогии с собой.

Одногруппник порекомендовал мне книгу Ирвина Ялома «Когда Ницше плакал». Потом я прочитала все, что он написал. Это тоже помогло мне увидеть свою жизнь ясно и начать налаживать отношения с мамой. Книги до сих пор моя большая поддержка и опора.

Сейчас мне 27 лет. Я работаю психологом и продолжаю личную терапию. В ней я когда-то узнала о трех основных ролях, которые берут на себя дети алкоголиков.

• Первая — единственный взрослый. Так бывает, когда в семье оба родителя пьют и часто даже функционально не могут позаботиться о ребенке, например забрать из школы. Он рано становится самостоятельным, но в этом нет ничего хорошего. Вместо того чтобы изучать мир и пробовать себя в нем, он учится нести ответственность за всех вокруг. Такие дети часто вырастают в будто недоукомплектованных взрослых.
• Вторая — ребенок-изгой. В его семье очень много пьянок и насилия, родителям всегда не до него. Во взрослом возрасте он, скорее всего, будет чувствовать себя неприкаянным и ненужным, без своего места в жизни.
• Третья роль — спасатель. Спасать нужно пьющего родителя от нападок непьющего, трезвого от агрессии пьяного. Дети часто сочувствуют и трезвому родителю, и пьющему, который психически регрессирует и ведет себя инфантильно, что очень понятно ребенку, и тот начинает сопереживать. ВДА часто спасают кого-то вместо проживания своей жизни. Это была моя основная роль. Чтобы уйти от нее, я плотно работала в терапии.

Я спасала маму от отца, а сестру от нее самой. Еще в детстве у нее начались попытки суицида. Практически каждый месяц я умоляла ее ничего с собой не делать, кричала, стояла на коленях, вырывала из рук ножи, не давала запираться в туалете и залезать на окно.

Я чувствовала, что она не угрожает, а действительно может нанести себе вред. Обычно это почему-то происходило, когда мы с ней оставались вдвоем. Возможно, сестра думала, что кто-то из взрослых, в отличие от меня, может остановить ее, и не хотела этого. Однажды, когда ей было лет 17, она в истерике 3 раза воткнула себе нож в ладонь.

Я была спасателем и регулировщиком не только в доме моих родителей. Когда мы бывали у бабушки и там случались скандалы, сестра тоже предпринимала суицидальные попытки.

Моей задачей было не выпускать ее из дома и постараться не подпускать к ней маму, чтобы та не усиливала истерику сестры, тогда мне еще труднее было бы с нею справиться. Мама и бабушка не понимали, что сестра правда способна на все, и продолжали ругаться. Каждый из них сидел в своих травмах и обидах и не хотел эмоционально взрослеть.

Став старше, я старалась узнавать истории их жизней, чтобы понять корни поведения. Я как будто была врачом, который собирал анамнез. Но даже сейчас, с позиции специалиста, я, наверное, не могу их оправдать. Считаю, что ради своих детей взрослые должны работать над собой, стараться быть счастливыми и здоровыми, потому что они ролевые модели для ребенка.

Быть вечным регулятором, постоянно мониторить эмоции всех вокруг, следить за тем, чтобы все вконец не рухнуло и все друг друга не поубивали, уравновешивать все в своей семье — это очень тяжелая работа для психики ребенка.

У травмы всегда две стороны

О том, что я из ВДА, я узнала, уже став взрослой, когда по работе изучала специфики и классификации разных групп, с которыми мне предстояло разбираться.

ВДА растут в дисфункциональных семьях, и эта травмированность формирует наши особенности. Но, как известно, мы можем превратить наши травмы в сильные стороны. Я, например, была очень наблюдательным ребенком — постоянно сканировала мир вокруг, изучала людей, училась работать с ними.

Я поняла, что многое можно преодолеть, а я могу помочь выбраться со дна другому человеку. Верный признак, что травма больше не влияет на вас, — вы можете спокойно говорить о своей жизненной истории. Да, история эта останется с вами, но преодолевать ее последствия, жить без оглядки на прошлое под силу каждому.

Скрытность, с которой я сжилась в детстве, стала частью моей личности, и мне приходится бороться с ней до сих пор. Мне по-прежнему сложно раскрываться глубоко, несмотря на то что о многом я уже говорю совершенно спокойно. Но есть что-то сокровенное, что я с трудом доверяю другим, порой сложно показывать свои уязвимые стороны.

Для ВДА есть терапевтическая программа 12 шагов — что-то вроде групп для анонимных алкоголиков и наркоманов. Она разработана, чтобы человек мог выстроить себя заново и взял ответственность за свою жизнь в свои руки. Основной месседж: если наши привычные паттерны поведения мешают нам жить, их можно (и нужно) менять.

Я не проходила эту программу, хотя меня приглашали. Одно из ее условий — принять то, что есть некая высшая сила, которая больше тебя и к которой ты можешь обращаться за помощью. Такой подход не соответствует моим сегодняшним взглядам. Если подростком я верила в высшие силы, то со временем пришла к более рациональному мышлению.

В создателя, который поможет мне, если я попрошу, я не верю. По моей философии есть мир, в котором может произойти все что угодно, а я могу только делать по максимуму свое дело. Возможно, я получу то, что хочу, а может, и нет. С этим нужно просто смириться. Но у меня очень много знакомых, которые изменили свои жизни благодаря таким программам, и это самое главное.

У ВДА есть целый список особенностей. Я считаю ключевыми такие:

• Ранняя самостоятельность. Из-за того что нормального детства не было, некоторые этапы взросления оказались пропущены. В итоге кто-то превращается в инфантильного взрослого, а кто-то, наоборот, в гиперконтролирующего и тревожного;
• Сложности с доверием другим людям и миру. Из-за этого человек постоянно начеку, а его нервная система все время возбуждена. Расслабляться с таким набором сложно, поэтому часто случаются проблемы с физическим или ментальным здоровьем;
• Негативные глубинные убеждения о себе;
• Частое чувство стыда за себя и семью;
• Привычка лгать и скрывать;
• Чувство беспомощности и отсутствие внутренних опор;
• Психологические травмы из-за разных форм насилия в детстве;
• Навязчивый страх смерти кого-то из близких;
• Эмоциональные последствия близки к ПТСР. На уровне установки это может быть что-то вроде «мне всегда нужен этот стресс, я не знаю, как жить в спокойствии и безопасности».

Этот мир не для меня

Несколько лет назад я еще замечала в себе это чувство — поломанности, неправильности. Будто с тобой что-то не так. Проявлялось оно по-разному: у тебя словно ничего не получается, ты не можешь делать то, что хочешь, у тебя нет энергии, сил, ты легко перегораешь.

Вся вот эта хорошая успешная жизнь с теплыми отношениями и реализацией — это для кого-то другого, кого не ломали так, как тебя. А ты уже настолько шит и перешит, что в какой-то степени урод для этого мира, кривой кусочек пазла, который никак не может встать на свое место.

Ты смотришь на людей, пытаешься идти по их следам, но у тебя ничего не получается, особенно если ты хочешь большего, чем просто офисная работа, и тебе важно, чтобы в твоем деле был смысл.

Тебя снова беспокоят глубинные убеждения ВДА из детства, у тебя в голове на репите «ты этого недостоин», «ты не создан для этого», «ты неправильный». Я жила с этим много лет, но уже довольно давно не испытываю ничего подобного.

Я не могу сказать, что оцениваю родительскую семью как семью. Это просто люди, связанные кровью, жильем, травмами. Сейчас я общаюсь со всеми, кроме отца. Для меня он остался чудовищем, которое создавало неприятности, пугало, с которым было невозможно справиться.

Если раньше я ненавидела его, то сейчас мне по большей части все равно, как он живет. Мы никак не общаемся. Несколько лет назад я попросила маму и сестру ничего не рассказывать мне о нем. Единственное, о чем я до сих пор переживаю, так это о том, что он может нанести вред моей маме или бабушке.

Сейчас он далеко, а мама и бабушка живут вместе и продолжают ссориться. Они взрослые люди, и если хотят продолжать играть в эту войнушку — это их выбор. В своей работе я поняла, что помочь можно только тем, кто готов работать над переменами.

Забавно, но, несмотря на то что мою сестру отец бил больше, чем меня, она сейчас привязана к нему и стремится помогать, хотя живет отдельно. Во взрослом возрасте она извинялась за издевательства надо мной. Я не помню слов благодарности, но точно знаю, что сестра помнит, как часто я ее спасала и как боролась за нее.

Я до сих пор не люблю даже просто проходить мимо дома родителей, хотя регулярно бываю у бабушки, которая живет рядом. Смотреть на их окна мне совсем не хочется. Сразу всплывают все воспоминания и ощущения. Для меня это место скопления зла, боли, ненависти.

Сейчас я не в отношениях. Проблем с парнями у меня не было — я не встречалась с абьюзерами, но назвать прошлые отношения действительно здоровыми я не могу. Иногда я вела себя неадекватно, иногда мужчины через меня проигрывали свои сценарии.

Я не видела здорового примера в детстве и в процессе взросления. Первое время в отношениях чувствовала себя так, будто оказалась в игре, а правил не знаю. В терапии я работала над изменением своего тревожно-избегающего типа привязанности на надежный: училась доверять, позволять себе быть слабой, отпускать контроль.

Отголоски детства в семье алкоголиков еще остались: я напрягаюсь, когда человек пьет, хотя со временем алкоголь перестал вызывать у меня столько опасений.

Одно из лучших ощущений — понимание, что у тебя внутри в процессе терапии вырастают опоры. Они постепенно формируются и превращаются в огромную силу, которая поддерживает и дает уверенность.

Моя история достаточно жесткая. Есть другие — в них нет такого количества насилия, и они не кажутся тяжелыми и страшными, но это иллюзия. Со своими детскими потребностями, которые не были удовлетворены из-за пьющего родителя, стоит поработать во взрослом возрасте.

Мне удалось пересобрать и восстановить себя на 8 из 10. Я с каждым годом становлюсь увереннее, целостнее и замечаю это. Мне еще есть над чем работать, но я искренне горжусь собой и тем путем, который уже прошла.

Фото: Shutterstock