Сабрина Багирова: «Дискомфорт — часть моей жизни»

Об испытании 2020-го

Этот год не стал для меня сложным и не является таким до сих пор. Долгое время я жила в ударном режиме. Будучи творческим человеком, постоянно жонглировала свободными часами, хаотично распределяла минуты.

В предыдущие годы мне пришлось пройти через трудные психологические и физические испытания. Родился особенный малыш — на два месяца раньше срока. Из-за этого начался стресс. Пугала неизвестность: ты не понимаешь, что с твоим ребенком и как вообще жить в рамках этой страны. Все давило, я уходила с головой в депрессию.

По сравнению с прежним опытом 2020-й оказался для меня тем, к чему я была уже готова. Чувствовала, произойдет какая-то жесть, собирала внутри силы, которые копила в моментах закалки, — недосыпов, реабилитаций, конфликтов.

Я выбрала труд. Если есть возможность работать, если понимаешь, что надо давать миру и людям немного бодрости, — так и делай. Возможно, именно это помогло мне освободиться от токсичных отношений, выпустить альбом, начать готовить новый на осень и даже придумать кое-что на будущее. Я постоянно в рабочем ритме, нет времени думать, как все вокруг плохо.

На карантине мы с подругой Леной открыли онлайн-школу вокала, и сейчас уже набрали четвертый поток. Начинали в формате месячного курса, но потом поняли, что даем слишком много информации, — ученики не успевают ее усваивать. В итоге расширили обучение до двух месяцев. Постоянно апгрейдили образовательное наполнение, вели работу над ошибками и чем дальше заходили, тем больше деталей добавляли каждому новому потоку. Интересный опыт.

Что касается преподавательского состава школы — пока это я и Лена. Но мы подключили других деятелей культуры, которые проводят мастер-классы на нашей площадке.

Благодаря этому проекту я обратила внимание на многие внутренние нюансы. Поняла, что не до конца проработала страх сцены. Обнаружила боязнь что-то плохо написать, хотя я из языковой семьи и слово всегда было моим коньком.

Когда снимаешь слой зажимов и страхов, под ним открывается новый слой зажимов и страхов. Поверхностные вещи, которые прорабатываешь, оказываются на самом деле прикрытием чего-то другого. От этой шелухи нужно постоянно избавляться.

Это та невинность, когда независимо от того, сколько в жизни произошло нехорошего, человек умеет радоваться и быть счастливым. Как дети, которые сходили в поликлинику с мамой. Им там сделали «бо-бо», пальчик укололи, взяли кровь, а через пять минут они улыбаются у мамы на руках с только высохшими слезами. Они не ждут постоянного подвоха, просто живут.

О мыслях и музыке

Одно из любимых слов XXI века — самодостаточность. Нас им заразили. Но ведь никто не самодостаточен до конца. Мы живем в социуме, окружены людьми. Зависим друг от друга.

В депрессии я не могла быть одна и каждый раз благодарила за помощь друзей и психологов, которые были готовы долго со мной работать безвозмездно. Еще мне помогали самоанализ и постоянная рефлексия. Хотя в то же время это и мой бич.

Я не могу перестать думать. В голове постоянно крутятся мысли. Анализирую, раскладываю по полочкам, навожу порядок в голове.

Еще мне очень нравится писать от руки, и, конечно, я пишу песни. Музыка — самая важная часть моей психотерапии и самая большая, после сына, любовь. Я выгружаю выводы из личного опыта в тексты. И, в принципе, там все есть.

Я предпочитаю говорить о том, что мне известно, чтобы не быть голословной. Мне кажется, настоящее творчество начинается, когда есть что сказать. Меня не беспокоит творчество артистов, которые быстро выстреливают и попадают в кратковременные тренды. На самом деле они заложники собственных хитов, дальше им захочется еще, захочется глубже. Главное — чтобы было, о чем сказать.

Я часто возвращаюсь к своим песням, переслушиваю, переосмысливаю опыт. Многие из них стали для меня внутренне неактуальными. Они будто сыграли какую-то роль, помогли закрыть гештальты, и сейчас, во время исполнения, я уже не испытываю той горечи или боли. Я вышла из этих состояний, начались другие заботы. Сейчас я живу в новом материале.

Мне бы не хотелось пускать неискренность в творчество. Потому почти не пишу коммерческий материал. Бывают, конечно, исключения — например, песня «Хороша». Но и она искренняя, в ней есть самоирония. Шуточная песня об отношении к отношениям, о женском взгляде.

В ближайшем будущем грядет череда моих релизов, достаточно разных. Будет и поп-музыка, и более нишевый андеграундный материал. Затрону в нем важные социальные темы: расизм, детство, незащищенные слои населения. То, что мне близко.

Я рассматриваю изломы души как тектонические разломы. Это когда плиты друг на друга наезжают и создаются горы либо какие-то впадины, море образуется там, где была суша.

Каждый излом — маленькая лазейка в душу. И это интересно, потому что интересен сам персонаж. Меня не столько вовлекает произведение, сколько внутренние переживания его автора.

Своим творчеством я бы не хотела «ломать стереотипы» или общественные паттерны. Ломать — слишком деструктивное слово. Мне важно поделиться опытом, взглядом на ситуации, когда ты находишься под давлением. Рост возможен даже в неблагоприятных условиях. И, вероятно, в них он будет сильнее.

О расизме

В детстве мы жили в маленьком городке (Керчь, Республика Крым. — Прим. ред.) — все выживали как могли. Люди злые, голодные. Однажды мой лучший друг Саша получил в глаз, потому что пошел разбираться с ребятами, которые меня сильно обзывали (у меня самой иммунитет выработался: когда кто-то окрикивал некрасивыми словами, я даже не слышала). Так вот, Сашка пошел драться и получил в глаз. Пришел в школу с огромным фингалом, и наша учительница по французскому спросила, что случилось, а я начала по-дурацки хихикать. Она поняла, что это связано со мной и мне было это приятно. Саша — один из первых людей, кто за меня вступился, хотя был еще совсем ребенком.

Был еще достаточно сложный случай, когда пришлось практически драться. У нас во дворе были девчонки — рано повзрослевшие, лет 15–17. Мне было 11, а сестре (сестра Сабрины — певица Сюзанна Варнина. — Прим. ред.) то ли 7, то ли 8 лет. Те девчонки зажали ее возле какого-то грязного забора. До сих пор помню, как моя младшая сестренка стоит в окружении грудастых кобыл. Я побежала ее защищать. Их три или четыре, а мы такие мелкие, совсем маленькие девочки. Я ее просто закрывала собой и потихонечку назад уводила, как от злых собак. В итоге нам не удалось убежать, эти девочки затащили нас в заброшенный детский сад.

В этот момент подбежал охранник, такой старенький дедушка. Подумал: мало ли, наркоманы? Он начал кричать издалека и этим нас спас: девчонки убежали, а мы добрались домой.

Жестоких вещей было много. Издевались просто из-за другого цвета кожи. Хотя сказать, что мы с сестрой изначально темнокожие, нельзя, мы просто очень хорошо загораем. А детство в Крыму — это всегда загар, и хочешь не хочешь в тебя тыкают пальцем.

Наша семья стала такой местной достопримечательностью: двух мулаток воспитывают бабушка и мама. Они тоже были по-своему зашуганные и озлобленные. Да и домашнего расизма хватало. Оказалось, даже не все взрослые готовы принять своих детей. Особенно если они похожи на папу, которого нет рядом.

Это все ломало нас с сестрой и по-своему закаляло. Я поняла, что родственники не значит близкие люди. Родство по крови на самом деле не обязывает ни к чему, семья может быть намного шире. Лично мне это позволило взглянуть на мир иначе. Захотелось сбежать из дома. В 17 лет я уехала учиться в другой город, в 18 стала участницей украинской «Фабрики звезд», в 19 — ее финалисткой: объездила всю Украину с турами. И это помогло мне: я поняла, что в мире очень много хороших людей и это не обязательно родственники. Это могут быть абсолютно, казалось бы, чужие люди, которые живут с тобой на одной волне, смотрят в одну сторону, поддерживают. Это очень интересная тема.

О семье

Сейчас у меня нет близких контактов практически ни с кем из семьи. Я могу созвониться с мамой раз в месяц, и этого достаточно.

Я долгое время страдала, а потом приняла это как данность. Мне никто ничем не обязан, эта женщина дала мне очень многое, чтобы сейчас еще требовать от нее понимания. Ей бы с собой разобраться.

То есть я нахожусь в состоянии особой сепарации, когда мне никто не обязан, я никого ни в чем не виню, хотя у меня долго были мысли, что я недолюбленный ребенок. Сейчас я просто хочу сказать спасибо своим родителям, какими бы они ни были.

Да, было много насилия, чего-то неприятного. Но, изучив социальные темы глубже, могу сказать, что никто не виноват. Просто уровень жизни не дает людям ни пространства, ни времени для самореализации. А когда человек не реализован, он озлоблен, ему плохо. Если человеку плохо, он болен психически, это даст о себе знать, даже когда депрессия фоновая. А если эта депрессия, которую у нас в постсоветском пространстве принято отрицать, длится всю жизнь, о чем тогда говорить.

Мы большую часть жизни воспитываемся людьми, которые вкладывают в нас свое понимание реальности. Потом мы пытаемся формироваться сами, но по-настоящему рождаемся, когда появляется свой ребенок. С рождением Соломона мне пришлось стать взрослой. До него я была достаточно инфантильной и безответственной в некоторых жизненных вопросах.

С Соломоном моя ответственность прогрессировала. Я начала понимать, что по-другому не смогу двигаться, — от этого напрямую зависит здоровье и жизнь моего ребенка. И это меня сильно пришпорило. Настолько, что я начала активно искать выход из ситуации, но мои «близкие» на тот момент люди, говорили, что я ленивая, ничего не хочу делать. На самом деле мне просто было плохо морально, и никто не хотел с этим считаться.

Соломон от рождения и до двух лет очень плохо спал, а значит, не спала и я. Ночью писала песни, днем занималась домом, помогала в продакшене бывшему мужу. Стала изучать полифазный сон: когда ты спишь слотами по полтора, два или три часа в течение всего дня. Так делал Тесла и еще несколько ученых, а у меня это получилось само собой: за сыном нужен был постоянный уход, так что спала я мало и урывками. Мне кажется, восприятие изменилось настолько, что я просто стала писать музыку, потому что слышала ее, даже когда ложилась спать.

Вообще, это чудесный опыт. Если раньше песни были как-то выверены, я их пыталась прогнозировать, посчитать, то сейчас я выключаю ум и включаю ощущения, обнажаюсь.

О помощи в воспитании Соломона

Мне помогает один фонд, они бесплатно присылают к нам няню несколько раз в неделю. У них есть сервис «Няня особого назначения», который придумал папа особого ребенка. Он прочел мою историю (сын Сабрины растет с диагнозом ДЦП. — Прим. ред.), проникся и сказал, что они могут помочь. Я согласилась.

Каждые полтора-два месяца я езжу с сыном на реабилитацию. У нас плановые курсы, были занятия по йоге, сейчас небольшой перерыв. Дома мы тоже постоянно занимаемся. Еще помогает подруга. Она как вторая мама Соломону, очень любит его.

Государственной поддержки нам недостаточно. Мы в основном занимаемся с ребенком платно, потому что та реабилитация, которую предоставляет государство, немного не соответствует конкретному случаю. Уровень подготовки медперсонала далеко позади по сравнению с теми же странами Европы.

Это, конечно, расстраивает. Естественно, я нахожусь в принятии: это наша норма. Мы имеем то, что имеем, поэтому находим радости жизни ежедневно, несмотря ни на что.

Из-за того, что ребенок не говорит, есть некоторые траблы в коммуникации. Очень надеюсь, что Илон Маск в скором времени представит миру свою программу Neuralink (проект, который занимается разработкой технологий подключения компьютера к мозгу человека. — Прим. ред) и можно будет как-то попробовать «починить» Соломона при помощи новых технологий. Я еще год назад написала им письмо, что мы готовы к испытаниям, — вот, жду ответа.

Об обществе и нарциссах

Раньше меня раздражал негатив в социальных сетях. У нас не принято ходить к психологам, и народ не знает, как выгружать эмоции. Единственный доступный способ — пойти в соцсети и нагадить. Но я не обижаюсь.

Проект про абьюз (также называется Narcissus, это совместная работа Сабрины и творческого объединения Koshka Neon, привлекающая внимание к проблеме домашнего насилия. — Прим. ред.) родился у нас спонтанно. Как, в принципе, все, что происходит творческого в моей жизни. Мы хотели сделать фотопроект, потом это переросло в видео, и получилась красивая картинка. В нее мы вплели основные фразы, которые мне говорили в браке. Это как небольшая памятка для тех, кто сомневается, не насилие ли над ним совершают.

Женщины в основном откликнулись положительно. Нашли себя. Кто-то даже писал, что видео помогает переоценить некоторые события. И это здорово, именно такого эффекта мы добивались. Чтобы решить проблему, ее нужно признать.

О женской натуре

Я женщина, и я имею право быть независимой от трендов. По праву рождения мы все имеем право на желания, предпочтения, взгляды, на то, как нам одеваться, общаться, выглядеть, брить или не брить подмышки. Абсурдно это все отстаивать, ведь такова наша природа.

В рамках нормального, здорового общества, где нет никаких ущемлений прав, зачем бы он был нужен?

Назвать себя феминисткой не могу, потому что не участвую как-то в этом глобальном движении. Я не примкнула к сообществу. Но мне очень близок феминизм: я живу в патриархальном обществе, которое трансформируется со временем благодаря активисткам. И я за то, чтобы пересмотрели ситуацию с домашним насилием, чтобы на государственном уровне утвердили материальную поддержку жертвам насилия. У них должна быть возможность прийти в себя после случившегося — и начать жить дальше.

Фото: Алиса Полозова